BRONZA
Шрифт:
В Берлине они остановились в городском доме Эгернов. В большом трехэтажном особняке в стиле итальянского барокко. Не успели разложить вещи – к ним явился нежданный гость. Генрих представил ему своего друга и кузена Людвига. Барона фон Вебера. Высокий, с военной выправкой, брюнет внимательно оглядел его с ног до головы и повернулся к Генриху.
– Какая милая зверушка… Право же, что только не случается в сочельник… – протянул он вполне добродушно.
Но Герхарду не показалось – легкое презрение в холодных серых глазах гостя, которое тот, впрочем, и не скрывал. Его самолюбие было задето. Он враждебно покосился на барона.
В ответ Генрих смешливо хмыкнул.
– Виго, не смей дразнить моего ученика! Видишь, мальчик уже и губы надул! – потормошил он Герхарда. – Увижу у него слезы… тебе не поздоровится! – пообещал он своему кузену с шутливой угрозой.
Барон картинно вытянулся во фрунт.
– Яволь, мой фюрер! – воскликнул он и, хотя был в штатском, прищелкнул каблуками, продолжая дурачиться.
Оба весело рассмеялись.
Герхард тоже улыбнулся. Конечно, он пока еще не дорос до понимания всех тонкостей взрослого мужского юмора, ну и пусть. Зато Генрих жестом собственника обнимал за плечи его, а не кого-нибудь, тем самым давая понять своему другу, в каких они состоят отношениях. Этого
В канун Рождества, вместо «Лоэнгрина» Вагнера, отмененного по неизвестной причине, они попали на представление фокусника. Генрих, завзятый театрал, с проникновенным лицом слушающий оперу, на представлении мага и волшебника вел себя хуже уличного мальчишки. Громко хохотал, свистел и все время хлопал в ладоши, наблюдая за тем, что творилось на сцене. А там творилось что-то невообразимое. Вместо пушистого кролика из шляпы выползла, бросившись душить фокусника, огромная змея. Женщина, которую пилили надвое, визжала резаной свиньей. Из-под пилы фонтаном (не кровь же, в самом деле?!) во все стороны брызгал томатный сок. Волшебный ящик, куда вошла ассистентка, чтобы бесследно исчезнуть на глазах у публики, вдруг вспыхнул ярким пламенем и сгорел дотла. По сцене скакали зайцы, летали голуби, с потолка сыпались конфетти и серпантин. Что-то все время взрывалось, сверкало и исчезало в густом дыму. Растерянно озиравшегося по сторонам бледного фокусника проводили со сцены под руки и бурные аплодисменты зрителей. А когда опустившийся следом занавес свалился в оркестровую яму и оттуда раздались крики ужаса, в зале уже стоял просто гомерический хохот. Публика расходилась очень довольная представлением.
Домой они возвращались пешком, так захотелось Генриху. Шагая по ночному Берлину, весело обсуждая весь этот театр абсурда, он нисколько не жалел, что вместо оперы они попали на комичное выступление горе-мага.
– Господа хорошие, никак заблудились? А-я-яй!
Из темноты выступило несколько совершенно вульгарных типов. Герхард испугался, у них в руках блеснули ножи.
– А здесь, как видите, наша территория! – продолжая развязно ухмыляться, к ним приблизился главный заправила. – Прошу бумажники, побрякушки… и никто не пострадает… За все нужно платить! – он перевел взгляд со взволнованного происшествием Герхарда на совершенно спокойного Генриха, и ухмылка стала шире. – Такие красавчики, надо же…Главарь изъяснялся вполне учтиво и, видимо, гордился тем, что имел в своем лексиконе приличный запас слов.
– А может, вы искали какое-нибудь уединенное местечко, а? Чтобы заняться там своими мерзкими делишками? И мы вам помешали! – хохотнул он.
Остальные бродяги его поддержали. Продолжая гадко ухмыляться, тип уставился на Генриха.
– Плати и с бог…
Никто не успел заметить стремительность движения, с каким четырехгранное жало клинка, выскользнув из трости, вонзилось говорившему в глазницу, прервав его на полуслове. Подергиваясь пришпиленным на булавку жуком, еще не понимая, что уже умер, человек смотрел на ласково улыбающегося ему Генриха, и наглая ухмылка медленно сползала с посеревшего лица.
Следующее движение, и он упал на колени, к ногам Генриха. Тот выдернул клинок вместе с глазным яблоком, брезгливо стряхнул его на землю, вытер кровь с клинка об одежду убитого, убрал оружие обратно в трость и продолжил свой путь как ни в чем не бывало.
Поспешив следом, Герхард невольно оглянулся назад. Тело убитого слегка осело, но так и осталось стоять на коленях – в позе умоляющего о прощении. Остальные бродяги уже давно испарились. За оставшийся путь их больше никто не потревожил. До него же, наконец, дошло, что во время поединка, сказав ему, чтобы он «не поддавался», Генрих имел в виду, что будет поддаваться сам. И сердца вдруг коснулся холодок запоздалого страха.
Рождество пролетело в праздничной круговерти нескончаемого веселья. Наступил канун нового тридцать пятого года, ознаменовавшись последними новогодними балами. Они стояли на гранитных ступенях оперного театра и ждали, когда подадут машину. В подбитом мехом куницы пальто, он нервно ежился от мороза, выдыхая ртом белый пар. Его мучило желание пожаловаться Генриху на свои страдания. Сегодня ревность впервые оцарапала сердце Герхарда своими острыми коготками. Весь вечер он ревновал возлюбленного к женщинам, с которыми тот флиртовал, непринужденно вальсируя на балу.
Подняв широкий воротник шубы, Генрих прятал нос в серебристый лисий мех, постукивая тростью по камню. В нем чувствовалось какое-то нетерпение. Не удержавшись, Герхард все-таки высказал ему свою обиду. Покосившись на него с холодной усмешкой, тот сказал, что боль является своего рода воздаянием за любовь. За то, что она выбрала именно тебя – не другого, наполнив смыслом твое существование… И пообещал ночью доказать это. Слова Генриха окутали его сердце сладким смятением нескромных желаний, готовый уже сейчас упасть в его объятия, он томно прикрыл глаза. Возле них, сверкнув хромированными спицами колес, резко притормозил белый Mercedes-Benz.
– А вот и карета… для меня!
Кивнув на прощание, Генрих стал спускаться по ступеням. Распахнулась дверца автомобиля, в салоне вспыхнул свет. Мельком Герхард увидел даму, закутанную в белые меха. Лицо незнакомки скрывала лиловая вуаль.
– Ты опаздываешь! – недовольно попрекнул ее Генрих, усаживаясь рядом на сиденье, обтянутое пурпурной кожей.
Женщина в ответ рассмеялась с чувственной хрипотцой, от которой у Герхарда вдоль позвоночника пробежала странная дрожь.
– Ты мне не поверишь, где…
– Поверю! Не томи!
Дверца захлопнулась, оборвав разговор.
Он так и не узнал, чему же так сильно хотел поверить Генрих. С растерянностью смотрел он вслед удаляющемуся автомобилю, не понимая, как тот мог поступить с ним столь жестоко. Уехал, бросив одного, ничего не объяснив. Всю дорогу домой, не слушая, что говорит ему шофер, прижимаясь горящей от унизительного стыда щекой к холодному стеклу, искал он оправдания поступку Генриха. Для него сейчас сгодилось бы любое, лишь бы не чувствовать себя таким брошенным.Не забыв про «воздаяние», у себя в спальне он ждал его прихода с особым волнением, но заснул, так и не дождавшись. Тот пришел глубокой ночью. Бесцеремонно разбудил, включив свет. Шумно плюхнулся на кровать. Рассмеялся. Без фрака, рубашка на груди перепачкана чем-то красным. Расстегнутые манжеты, свисая, красиво оголяют запястья. Заметив в его руке бутылку любимого отцовского «Принца Периньяка», Герхард удивился.
– Ты хочешь выпить? – спросил он, приподнявшись
– Нет, меня мучает жажда… – ответил Генрих, посмотрев на него долгим-долгим взглядом. Глаза его казались пугающе странными. Вокруг сузившихся зрачков то и дело вспыхивали багровые искорки. – Я хотел бы выпить тебя… до последней капли… – произнес он задумчиво.
Герхард проглотил слюну.
– Это комплимент, да? Ты так сильно хочешь меня?!
– Не тебя… Твоей крови… В это время я всегда хочу крови…
Неожиданно Генрих рванул на нем пижаму, провел ногтями по голой груди. Тут же, отозвавшись ноющей болью, быстро набухая кровью, на коже обозначились четыре длинных пореза. Не заметив в его руках ничего похожего на лезвие, Герхард испуганно вздрогнул. И вскрикнул от новой боли. Пролитое на грудь спиртное обожгло раны.
– Не надо, не кричи… Не дразни меня… – зажав ему ладонью рот, Генрих вдавил его головой в подушку. – Я могу забыться и сделать тебе по-настоящему больно…
Заставив вздрогнуть от боли снова, провел ногтями по голому животу Герхарда. Продолжая оставлять на нем все новые и новые порезы, слизывал кровь с его кожи, запивая коньяком прямо из горлышка. А он еле сдерживал крик, чувствуя, как в Генрихе просыпается что-то темное, страшное.
Это «что-то», проснувшись, пока еще лениво потягивалось и зевало, игриво выпуская и пряча когти. Но как долго Генрих сможет контролировать себя – балансируя между добром и злом в своей душе, Герхард не знал. И захлестывающий его волнами неподдельный страх заставлял сердце биться часто и неровно.
Склонившись к нему, Генрих поцеловал его, и он ощутил на его губах металлический привкус собственной крови. В этом было что-то запредельное. Невозможное. Недозволенное. Он невольно застонал, и голодный зверь тут же подмял его под себя. Ему был преподан еще один урок. Узнать, что его божество многолико, как и его любовь. Наслаждение, что Генрих дарил ему, было пронзительным и таким острым, что каждый следующий миг, каждый следующий вздох казался последним. Той ночью он впервые плакал от счастья.Утром его разбудил стук в дверь, и встревоженный голос матери, спрашивающей, не заболело ли ее драгоценное чадо. Пообещав спуститься к завтраку через десять минут, Герхард прошел в ванную. Немного постоял перед зеркалом, разглядывая себя. На теле не было никаких ран, и уже с трудом верилось, действительно ли ночью Генрих слизывал кровь с его кожи. Такое могло пригрезиться лишь в бредовом сне.
За завтраком, жалуясь на мужа, который слишком легкомысленно отнесся к известию, что в имении появились волки, баронесса между делом сообщила сыну, что Генрих уехал.
– За ним прислали машину. А через час явился очень приятный молодой человек и забрал вещи твоего друга.
Оглушенный известием, Герхард бесцельно ковырялся вилкой в тарелке, почти не слушая мать. Баронесса тем временем сетовала на прислугу: горничную и сына садовника, сбежавших этой ночью.
– Какая ветреная девица! Так спешила к своему любовнику, что оставила все свои вещи! – негодовала она, капризно надувая ярко-накрашенные губы. И пообещала сурово наказать неблагодарных слуг, конечно, если полиция отыщет глупых детей и вернет их домой.
– Машина… она была белая? – спросил он напряженно.
Баронесса в недоумении приподняла выщипанные, тонко подведенные брови.
– Нет, черная. Да, что случилось, Герхард? На тебе лица нет! У тебя что-нибудь болит? – встревожилась она. – Пойди, приляг, дорогой, я принесу тебе теплого молока с печеньем!
Внезапно он испытал жгучее чувство неприязни к женщине, обожавшей его. Но у него хватило выдержки допить кофе, встать из-за стола, чмокнуть мать в щечку и спокойно закрыть за собой дверь в столовую. А после, сбивая прислугу с ног, броситься к себе в комнату, упасть на кровать и разрыдаться.
С детства привыкший получать все, что захочет, уже считавший Генриха своей собственностью, он не мог поверить, что все оказалось не так. В этот раз, ничего не выпрашивая своими слезами, плакал искренне и долго, а наплакавшись, уснул. Засыпая, ухватился за зеленый хвост надежды. Все образуется… Они увидятся в школе… Скоро… Снова… Это недоразумение… Все разъяснится… Обязательно…Но в школе их отношения изменились. Они больше не были любовниками. Просто учитель и ученик. Генрих перестал замечать его. И все чаще пропадал куда-то. Его уроки, к всеобщему разочарованию класса, все чаще вели другие преподаватели. Даже когда Герхард стучался в дверь его комнаты, зная, что тот у себя… его не приглашали войти.
Где-то в середине марта он рискнул войти к нему без разрешения. Генрих укладывал вещи в дорожный чемодан. Остальное уже было упаковано в коробки.
– Ты уезжаешь? Когда? – взволнованно воскликнул Герхард и порывисто шагнул навстречу. – Куда ты едешь? Я поеду с тобой! Я буду помогать тебе! У меня есть деньги! Моя семья очень богата! Я все сделаю для тебя! Только не молчи! Не делай такое холодное лицо! Разве ты меня больше не любишь?! – спрашивал он звенящим слезами голосом.
На лице Генриха промелькнуло легкое удивление, но его сетования он выслушал, не перебивая, до конца. А потом швырнул спиной на стену. Пальцами сдавил горло.
– Не смей надоедать мне своим нытьем… Дольше проживешь… – произнес с улыбкой, в которой таилась угроза, но смягчившись, слегка потрепал Герхарда по щеке. – Говорят, ты стал плохо учиться… Какая жалость, терпеть не могу неудачников!
Притянув к себе, больно укусил поцелуем, спросил с насмешкой:
– Или хочешь, чтобы я бросил тебя?
Получивший крохотный лучик надежды Герхард отрицательно замотал головой.
– Ты можешь идти, – отпустил его Генрих, – сейчас я буду занят…
Ему не оставалось ничего другого, как только покинуть комнату. Генрих уехал. И даже герр Шульце не мог сказать ничего утешительного в ответ. Никто не знал, куда уехал Генрих.Запомнив его слова насчет жалких неудачников, он с головой погрузился в учебу. Вскоре у него появился друг. Тот самый верзила, когда-то сбивший Герхарда с ног. Теперь было кому рассказать о своей безответной любви, и боль от разлуки с любимым становилась не такой острой. Хельмут сначала утешал его как друг. Потом как любовник.
Это произошло как-то само собой. После занятий они сидели на скамейке в углу парка, укрытые от чужих глаз ровно подстриженными кустами. В очередной раз, всхлипывая у него на плече, он изливал перед ним свою душу. Успокаивая, тот гладил его по голове, по спине и вдруг прижал к себе, нашел губы. Его поцелуй не был похож на поцелуи Генриха, возмущенно замычав, он попробовал оттолкнуть его, но Хельмут был настойчив. К тому же намного сильней. И скоро Герхарду пришлось уступить его домогательствам.
Любовником, как ни странно, Хельмут оказался довольно опытным, нежным и заботливым. А его словно прорвало. Он стал встречаться не только с ним. Изменяя своей любви с другими, мстительно надеялся, что Генрих (где бы он ни был) знает об изменах и хотя бы капельку, но ревнует…