Брусничное солнце
Шрифт:
Тут же задергалась, попыталась разодрать путы Авдотья:
— Пусти, с тобой пойду! С тобой хочу! Пусти-и-и.
Ее верещание ударило по перепонкам, Варвара снова истошно расплакалась, заломила руки.
— Веди ее домой — сорвется и Брусилов прострелит ей голову, новую уже не отрастит. Не спасла единожды, так попытайся снова, Варвара Глинка. Теперь у тебя есть на это силы.
Она ничего не ответила. Продолжала плакать и трястись, пораженно низко опуская голову.
Прочь. Подальше. Потому что это невозможно, потому что это хуже кулака пьянчуги, несущегося в висок. Глушит, оставляет перед глазами алую пелену
Вдох. Выдох. Ему просто нужно пробраться в поместье и забрать все, что осталось от Варвары — кровь или волосы.
Вдох. Выдох. Он вырежет всех, кто попадется ему на пути и вздумает остановить.
Вдох. Выдох. Он растерзает ведьму и собственными зубами перегрызет глотку Брусилову.
Яков не успел понять, когда образ его вконец переменился. Пару раз неловко припадая в длинных прыжках на руки, он приноровился, и ринулся вперед на четвереньках, ощущая, как разрывает жилы стремительный бег.
Вперед, по звериным тропам, перемахивая через узкие ручьи и высокие берлоги сонных медведей. Дальше, через поляну, на которую мать-лиса притянула из деревни полудохлую курицу, пуховые перья разлетались в лунном свете, пока лисята ее потрошили, обучаясь охоте. Птица почти не кричала.
Он близко. На границе чужих земель.
Поместье Брусиловых в лунном свете выглядело величественно — двухэтажная каменная громада, белоснежные колоны, аккуратно подстриженный сад и широкая подъездная аллея. Яков промчался по ней так быстро, что даже разоспавшийся на террасе камердинер[1] Брусилова старшего не поднял своей головы.
Камень. Люди воздвигали стены, стремились спрятаться от стихии и неприятностей в своей крепости. За плотно закрытыми окнами, за холодом, который не брал даже огонь.
Не помня себя от злости, Яков взлетел по стене, оставляя длинные борозды от когтей. Впервые чужая усадьба не казалась неприступной твердыней, кирпич крошился, осыпался вниз с тихим шелестом песка. А колдун уже подтягивался, перекидывал тело через подоконник распахнутого окна.
Ему не нужен был свет, чтобы понять — комната пустующая. Ни звуов, ни запахов, сожаление неприятно укололо. Он рассчитывал попасть сразу в хозяйские покои. Гнев внутри клокотал, бурлил, давил глотку, перед глазами стояла воющая у покойницы Варвара.
Господи, она даже в когтях болотника так не плакала. Не давилась отчаянными рыданиями, похороненная заживо.
И во всем вина одного.
Крадучись, Яков выбрался в общий коридор. Ноздри затрепетали, грудная клетка глубоко поднялась, когда он шумно втянул воздух и застыл. Он привык отдаваться инстинктам — животные куда прозорливее людей.
А от соседней двери так отчаянно сильно несло колдовством, что его едва не сбило с ног, в носу засвербело. Ятрышник, любисток, калина, хмель… Так пахли приворотные обряды, сокрушенная воля и вынужденное раболепие. Вспомнилась уже другая картина: раскачивающееся на четвереньках брусничное солнце — широко раскрытые глаза не видят, губы посинели, любовь ей нужна была как воздух.
Не разумно, погоди, сначала Брусилов. Нет его, не будет и заказа, ведьма уйдет.
Из груди Варвары вырывался тягуче-медленный стон боли. Она так себя в тот миг ненавидела…
Ручка под пальцами тихо опустилась вниз.
Узкая комната едва освещалась лунным светом из маленького окна. Ведьма лежала на постели, разметав по подушке
В ядовитые запахи любовной магии вплетался еще один — терпкий, железный, не просто кровь, нет, так пахло его брусничное солнце. Взгляд рваными рывками проскакал по подоконнику, широкому сундуку и неказистому столику, на последнем и задержался. Среди черных подтаявших огарков, среди телец распластанных в последнем полете птиц с запрокинутыми головами, он увидел скомканную простынь. Не нужно было разворачивать ее, чтобы понять, что за пятно видно на самом крае. Верхняя губа приподнялась в оскале, перед глазами потемнело, когда Яков прибрал ее, запихивая за воротник рубахи. Колдовство на крови — самое беспощадное и жестокое. Ведь решился же… Отдал на растерзание ту, которую желал заполучить в жены. Ненависть к Брусиловскому отродью стала почти физической, ощутимой. Взгляд снова метнулся к ведьме.
Разве достойна она жизни? Та, что идет рука об руку с чудовищем, играючи ломает чужие судьбы.
Не мигая, Яков сделал шаг к кровати, за ним — следующий. В душе не было ни страха, ни сострадания. Гнев выжег все.
Медленно поднялась вверх рука, удлинились когти. Один удар, она едва ли успеет понять что-либо, уйдет к тем, кому сейчас так раболепно, с наслаждением служит. Пока будет доходить приезжая ведьма, он найдет комнату Брусилова младшего, а с рассветом вернется к землянке. Все закончится.
Брусилов не доберется до болот, не обидит… Сердце конвульсивно ударило в ребра, погнало по венам щемящий отголосок сладкого предвкушения.
Рука Якова почти опустилась, когти царапнули светлую кожу на глотке. Когда звук выстрела ударил по слуху. Дернулось плечо, в тело вгрызлась боль. Шум заложил уши, сознание в недоумении вздрогнуло, пока Яков оборачивался, чтобы встретиться взглядом с застывшим на пороге обнаженным по пояс мужчиной. Сбитое дыхание, сжатые в узкую полосу губы, а в глазах — лютый испуг. Болотный хозяин оскалился. А проклятая ведьма распахнула глаза.
Как мог он не услышать подбирающегося графского сына? В голове короткой вспышкой пролетели слова болотника:
Месть тебя породила, она же тебя и уничтожит. Мне не нужно убивать тебя, хозя-я-яин, тебе не чужды человеческие эмоции. Они сделают все за меня.
А Варвара один на один с упырихой, испуганная, растерянная. Она не знает, как дальше жить.
Тело действовало быстрее разума. Рывок вниз, укрываясь от потока чужой магической силы, и он плашмя упал на пол, на лету вбивая пальцы в собственную рану. Завоняло паленой плотью, задымились, запузырились ручейки крови. На пол не должно упасть не единой капли. Кровь — ключ. Найди они хоть немного, и не успевший добраться до болот Яков будет обречен.