Брусничное солнце

Мягчило Лизавета

Громко стукнула о стену крышка, барыня склонилась.

— Он у меня не длинный… — Вышло рассеянно, пока занятая делом Варя споласкивала нужные инструменты, а затем широким глотком прикладывалась к горлышку бутылки. Яков за спиной изумленно присвистнул.

— Еще какой, как клюв. И это высший свет, C’est une horreur! C’est l’horreur absolue![1]

Скосив взгляд на приподнявшегося на одной руке Якова, стягивающего прожженную рубаху, она поспешно сделала еще один глоток, прежде чем двинуться в сторону лавки. Огонь в желудке притупил страх перед происходящим.

— Откуда ты знаешь французский, ты же…

— Крепостной? — Вопрос

его нисколько не смутил. Коротко кивнув на край лавки, он с протяжным гортанным стоном опустился обратно и отвернул голову, убедившись, что Варвара истолковала его жест правильно и поставит поднос в указанном месте. — Силами твоего батюшки. В Московской академии и не такому учат. Не отвлекайся, пятно жженое видишь? На два пальца ниже прощупай мышцы и режь. Глубоко… — Услышав ее шумное сглатывание, Яков тягуче-плавным движением повернул лицо в ее сторону, темные глаза презрительно прищурились. — Желудочное содержимое извергать изволите? Прекращай, возьми себя в руки. Как дитя, ей богу, давай скальпель бери. Как конец в железо уткнется — прекращай резать и вытягивай. Жаль как, мало наворовал… Пинцет бы хирургический, сейчас бы себя любил сильно-сильно.

Тошнота поднялась выше, не помогали и сделанные глотки самогонки.

— Может там оставим?

Малодушное предложение насмешки не вызвало. Видно было, храбрился Яков не меньше ее. Много сил на это уходило, белизной кожи он мог посоперничать с выбравшейся из могилы Авдотьей.

— Нерв рядом, останусь калекой, кому таким сгожусь? — Пытаясь перевести все в шутку, он вновь качнул подбородком в сторону инструментов и бутылки. — Если лишусь сознания, шей наскоро, как умеешь. Главное, чтоб крови много не потерял. Аккуратнее будь, не свинью резать нужно, лишнего не отдели, мне каждый кусочек дорог.

Бросило в холод. Следом — в пот. Варвара зябко поежилась. Пальцы аккуратно нажали на алое пятно, Яков даже не вздрогнул. И тогда она осмелилась — прочертила дорожку чуть выше, вжимая подушечки пальцев в обожженную кожу. Пока под пальцами вместо мышцы не почуялось уплотнение.

— Нашла.

— Режь.

Скальпель опустился на плечо, едва касаясь. И… Она не смогла. Замерла, до боли закусив губу, пытаясь убедить, что иначе нельзя, она помогает Якову. Да только рука не шла. И тогда его пальцы легли на вторую руку, упирающуюся в скамью у собственного бока. Сжали, ободряя. Не с привычной насмешкой — по-настоящему тепло, понимающе и искренне.

— Тяжело, знаю, насколько это кажется страшным. Постарайся, Варвара, пожалуйста…

И она опустила руку. Из-под лезвия тонким ручейком скользнула кровь, колдун тут же выпустил ее руку. На скулах заиграли желваки, на лбу выступили вены, Яков плотно зажмурил глаза. Напряженный, как натянутая тетива, вцепившиеся в края лавки пальцы давили старое дерево в крошево, когти выбивали из древесины возмущенный стон.

А когда она углубилась, усилила нажим, стремясь найти заветный кусочек железа, застонал и он. Низко, протяжно, переходя на утробное злое рычание. Не знай Варвара, что рядом с ней человек — бросила бы скальпель и ринулась прочь, страшась остаться без рук.

Длинные тонкие пальцы Якова покрылись царапинами, наполнились занозами, хриплое дыхание разносилось по землянке. И с каждым его судорожным вздохом, с каждой попыткой протиснуть воздух через плотно сжатые зубы, она почти погибала. Тонула, терялась в ядовитом мареве из вины, сожаления и злости. Будь перед нею душегубец Брусилов, Варвара не думая нажала

бы на курок.

Кончик скальпеля царапнул железо, она облегченно, шумно выдохнула. А затем окаменела, не решаясь прикоснуться к ужасной ране пальцами. Колдун словно мысли прочитал, утыкаясь лицом в подушку, невнятно заговорил.

— Доставай быстрее, потеряю крови больше — не с кем будет вечера на болотце коротать, подружишься с лягушками и позеленеешь. — В ворчливые нотки вплелась насмешка, почуяв ее, Варвара, не прибодрилась — в глазах появились слезы. Скольких же трудов стоило ему просто разговаривать, пока она причиняла ему боль. Неумело, растягивая мучения. Не такого отношения она достойна, права была Авдотья, всех за собою юная барыня тянула в пучину мрака и боли. А Яков не слышал мрачных дум, продолжал:

— Совсем озверевший у тебя жених, солнышко, с самого порога и пистолетом махать, а как увидел меня, глаза, что у сыча вылупились… — Бархатный смех запнулся, перешел в низкий грудной стон, напряглись, забугрились под кожей мышцы, когда пальцы Варвары, раздвигая ровные края раны, опустились под кожу. Глубоко, ужасно, заструились новые ручейки крови, Яков не сдержался, рвано дернулся в сторону. Сливаясь, алые дорожки потекли вниз по позвоночнику, замарали пояс штанов. — А ты же… Как… Черт меня дери, ты умнее меня оказалась, к самогону пригубилась, мне бы тоже не мешало…

Ногти царапнули по краю пули, но она ее не достала, закусила губу, чтобы сдержать подступающий к горлу отчаянные рев. И снова опустила в рану пальцы. Дыхание колдуна участилось, зубы вцепились в костяшку кулака, и он плотно зажмурился, выдыхая ругательства через плотно стиснутые на собственное руке зубы.

— Мужик, что гора, а руки тряслись, как у пропойцы… Я-то слышал, что он лучший дуэлянт. Повезло перекинуться, значит… Попортил я ему ночь. — Пальцы Вари уцепились за пулю, потянули, на коже Якова появились холодные бисерины пота, кулак здоровой руки ударил в скамью рядом, захрустели доски. — Я б и жизнь ему попортил, да так, чтоб о смерти молил. Не срослось.

— Спасибо. За все, Яков, где бы я сейчас была? Куда бежала? — Голос Вари дрогнул, опустив взгляд с извлеченной пули на колдуна, она рвано выдохнула и потянулась к подносу за нитью. Он был без сознания. Расслабилось тело, пышные ресницы бросали едва заметные стертые полумраком тени на щеки, картина была бы умиротворяющей, если бы не холодный пот, бледная кожа и мелко-мелко подрагивающая яремная вена на шее. Дело было плохо.

Шить получалось скверно, то и дело с раны выскальзывал очередной ручеек, марал нить, разукрашивал пальцы Вари и ребра Якова. Когда она закончила, краев раны не было видно под белесым слоем ниток, некому было подсказать, правильно ли она все делает.

Привести в чувства колдуна никак не выходило, переворачивая его на спину через здоровую руку, Глинка набила шишку о стену сруба и расцарапала коленки о раздробленный край лавки.

А когда время перевалило за полдень, у него появился жар. Колдун начал со стонами метаться по лавке. Что видел он в своем горячем бреду? Глазные яблоки дергались, но веки он так и не открывал. Приходилось бегать к тазу с холодной водой и смачивать тряпицу, а в часы, когда он затихал, Варвара подносила к сухим губам чашку, заставляя сделать несколько глотков. Ресницы колдуна трепетали, едва заметно приоткрывались веки, но бессмысленный взгляд ничего не видел, уже через пару глотков глаза закатывались, и он снова пропадал в беспамятстве.