Будь проклята страсть
Шрифт:
— Я неустанно твержу ему, что в схватке это оправданно, — сказал Феррье.
— С ним был Доде, — произнёс Мейер. — И потом они кричали мне: «Грязный еврей. Еврейская свинья. Убирайся обратно в гетто».
— В такую минуту даже самый лучший дуэлянт не способен владеть собой, — сказал Ги.
— Нет, нет. — Мейер застонал. Отшвырнул внезапно платок и оглядел присутствующих. — Потребуется десять лет, чтобы люди забыли такое неблаговидное поведение — если не будет войны!
— Оуууу! — заскулил пудель.
Через несколько минут Ги и Кантель давились в коридоре от смеха, поддерживая друг друга, чтобы не упасть.
— Этот инцидент ведь ничего не значит?
— Да нет, конечно.
— Ну и человек!
— Восхитительный,
Сеар, не присаживаясь, оглядел обе комнаты.
— Ну и квартиры же ты выбираешь, Мопассан, должен тебе сказать!
— Ты об этой? Она идеальна.
Мир огласился пронзительным свистком. Из Батиньольского туннеля вырвался поезд и помчался мимо, совершенно заглушая хохот Ги. Они с Пеншоном заперли комнаты в Сартрувиле, и Ги снял эту квартиру на улице Дюлон. Она выходила окнами на железную дорогу. Выбор на неё пал отчасти из-за нескончаемых требований Ивонны видеться тайно.
— Ну что ж, — сказал Сеар, — мне надо идти. Кстати, новая книга у тебя уже написана?
— Э... пока нет.
— Как? Ты должен закончить её к весне.
— Знаю. До свиданья, старина.
Проводив Сеара, Ги вернулся к задумчивости. Новая книга! Шесть рассказов были готовы полностью. Но ещё три, необходимые для завершения книги, он никак не мог написать. Мешала Ивонна.
Она не оставляла его в покое. После их встречи у мадам Анжель Ивонна стала мучиться угрызениями совести из-за измены мужу и осыпать его горькими упрёками. Он попытался прекратить этот роман и стал избегать её. Но это привело лишь к тому, что она стала домогаться его ещё более настойчиво. Ги, не желая обижать женщину, уступил и оказался невольником её всепоглощающей страсти.
Ивонна донимала его требованиями видеться каждый день. Слала ему в любое время записки, телеграммы, что ждёт его на углу улицы, в одном из близлежащих кафе, в парке. Дожидалась в фиакре, когда он выйдет из «Голуа» или другой редакции. Ги помнил её наивный шёпот у мадам Анжель: «Ги, у меня никогда не было любовника...» — и знал, что это правда. Беда заключалась в том, что, сам того не ведая, он впервые в жизни пробудил в ней страсть!
Ивонна писала ему письма на десяти страницах, с наивной лестью, с ужасающими стишками вначале. Едва они оставались одни, обнимала его так, словно не видела целый год. Выводила из себя прозвищами «мой зайчик», «мой малютка», «мой котик». Когда занимались любовью, жеманничала, отвратительно изображала девичью скромность, раздеваясь с нелепыми ужимками и вскриками. Прижимая его к себе, спрашивала: «Они целиком мои, эти большие, сильные руки, правда? А, мой взрослый малыш? Всё моё, да?» — и требовала ответа. Находила бесчисленное множество причин, чтобы без конца повторять: «Ги, ты всё ещё любишь меня? А?»
— Конечно.
— Тогда скажи — я хочу это слышать.
— Я же сказал.
— Правда любишь, мой котик?
— Да.
— И верен мне?
— Да.
— Что «да»?
— Верен.
— Поклянись.
В конце концов Ги бледнел от усилий сдержаться.
Слова Сеара усилили его беспокойство. Сеар был сто раз прав: книгу надо подготовить к весне.
Ги подошёл к окну, потом вспомнил о записке, которую отдала ему консьержка, когда он входил. Достал её из кармана. И сразу же узнал почерк Ивонны. Прочёл: «Почему, почему, почему тебя не было утром? Я прождала целый час. Мы должны увидеться завтра. Я буду ждать в фиакре на улице. В десять часов. Ты мне нужен. И.»
Скомкав записку, Ги швырнул её в мусорную корзину, выведенный из себя готовностью Ивонны винить его за какую-то неявку на свидание утром, её неотступными притязаниями. Уехать — это единственный выход. Но чёрт возьми! Почему он должен спасаться таким жалким образом? Эта мысль привела его в ещё большее раздражение. Ивонна не оставит его в покое; такова уж её натура — постоянно напоминать о себе, прибегать к достойным
Утром Ги поднялся чуть свет, упаковал рукописи и сел на поезд до Этрета. Он знал, что мать в отъезде, и нашёл дом запертым, неуютным. Расположился в двух комнатах и с головой погрузился в работу. Книга обещала быть дерзкой. Рассказ о борделе, закрытом по случаю первого причастия, — им открывался сборник — был не совсем завершён. Работая над ним, Ги веселился. Название он уже придумал — «Заведение Телье». Писал просто, ясно, а это требовало тщательного подбора деталей. Рассказу были присущи характерные особенности «Пышки» — бесстрастная манера изложения и вместе с тем весьма ощутимая атмосфера предвидения, досконального знания окружающей обстановки и персонажей. Как много можно сказать умолчанием, лёгким намёком между ясных, чеканных строк! Этот секрет мастерства в числе прочих Ги почерпнул у Флобера.
На третий день, в пятницу утром, когда заключительная сцена близилась к концу, Ги внезапно ощутил острый голод и встал из-за письменного стола. В столовой была свалена груда немытых тарелок с остатками тех блюд, которые он готовил сам. Ги пошёл на кухню и обнаружил недоеденное мясо, тушенное с маслом и сыром. Но хлеба не оказалось. Он надел пиджак, открыл парадную дверь и замер. На крыльце лицом к лицу с ним стояла молодая женщина.
— Я пришла к Жозефе.
Женщина была маленькой, круглолицей. Не красавицей, но с широкой, заразительной улыбкой.
— Жозефы нет. Она уехала с моей матерью. Меня зовут Ги де Мопассан.
— Знаю, — ответила женщина, мило улыбнувшись. — Я мадам Брюн.
— Да, да. — Ги внезапно осознал, что держать женщину на крыльце неловко. — Прошу вас, проходите.
Он посторонился, и она вошла.
Его слегка удивило, что мадам Брюн не отказалась войти; буржуазная мораль запрещала порядочной женщине принимать приглашение холостяка, когда он один. Правда, гостья не знала, что в доме больше никого нет. И всё же...
— О!
Мадам Брюн зажала ладонью рот. Ги увидел, что она со смехом смотрит на груду грязной посуды.
— Прошу прощения.
Он шагнул к столу, чтобы убрать её, но гостья сказала:
— Ради меня не надо. Вы здесь один?
— Да.
Казалось, это позабавило её тоже.
— В таком случае мне сюда входить не следовало, правда? Ничего, меня не волнует мнение здешних буржуа.
— В самом деле?
— Нисколько. Они в основном добрые и донельзя скучные. — Она бесцеремонно глянула на письменный стол. — Я вам не помешала?
— Ничуть. Я собирался идти за хлебом.
— Тогда мне надо уходить.
— Пожалуй, у буржуа сложится ещё худшее мнение, если они увидят нас выходящими вместе.
— Конечно, — подтвердила мадам Брюн.
— В таком случае, вам лучше остаться. Может, пообедаем вместе?
— Но ведь хлеба нет.
— Я принесу.
— Отлично, — сказала она. — А я займусь посудой.
И взяла тарелки.
— Кажется, я знаю, где кухня.
Ги проводил её взглядом: она была занятной и привлекательной. Так состоялось его знакомство с Клем. Она сказала, что зовут её Клементина, но друзья обходятся только первым слогом. Ей было около тридцати лет, приехала она из Бургундии. Вдова оптового торговца кофе, она жила неподалёку от Ле Верги. У Ги мелькнула мысль, не ищет ли она сближения, потом он решил, что нет. Клем была на удивление открытой, и за её весёлым, добрым юмором крылось совершенно простодушное существо. Она предложила Ги делать по дому то, что в её силах, пока он один. Ги охотно согласился. Клем стала ежедневно приходить на несколько часов, и работа у Ги внезапно пошла спокойнее, раздражающих перерывов не стало, бумаги находились в порядке, лёгкие домашние дела не отвлекали его. Однажды поздним утром Ги почувствовал приближение головных болей, отыскал флакон эфира, увидел, что он на три четверти пуст. И отправился к Клем.