Будь проклята страсть
Шрифт:
— Я была верна мужу до встречи с тобой.
— А иначе бы знала, что, как только страсть удовлетворена, любовь превращается в вежливую признательность.
— О!
— У некоторых людей любовь длится год, у некоторых месяц. Наша уже умерла, и, Боже мой, давай спокойно это признаем.
— Ги, но ведь это не так. Ты мне нужен. Кроме любви к тебе, у меня нет ничего. Ты знаешь это, знаешь.
— Нет, — возразил он. — У тебя есть семья, дети.
— О, какой позор! Иногда мне стыдно смотреть на них.
— Гоняйся за женщиной, — сказал он, — и она будет от тебя убегать. Убегай от неё, и она
— Ты ведёшь себя отвратительно.
— Поневоле.
— Неужели я слишком многого хочу от тебя — чуть-чуть любви? Вначале ведь ты тянулся ко мне.
— Случись тогда подобная сегодняшней сцена — разве было бы начало?
— Вот видишь? — сказала Ивонна. — Переменилась не я. О, на меня, должно быть, тогда нашло затмение. Но я готова принять на себя вину. — Она снова подошла к нему с распростёртыми объятиями и печальным лицом. — Ги, дорогой... Ты мне очень нужен. Я твоя крошечка. Пошли.
Ги отступил.
— Ивонна, давай прекратим.
— Дорогой... — Она всё приближалась к нему, по щекам её текли чёрные от туши на ресницах слёзы. Кимоно распахнулось. Вид у неё был нелепый. — Я тебя очень люблю, мой зайчик. Приголубь свою маленькую Вовонну.
Он в раздражении оттолкнул её.
— Господи, почему женщины не признают любви без собственничества, без деспотизма?
— Ги, скажи, что любишь меня.
— В данную минуту ты мне даже не нравишься.
— А что же будет с Вовонной?
Он взял шляпу.
— Прощай. Очень жаль, что всё так вышло.
— О нет, нет, нет.
Ги видел — она до последней секунды надеялась, что он сдастся.
Но он вышел, хлопнул дверью и быстро зашагал прочь. На миг ему показалось, что Ивонна его зовёт. Он остановил проезжающий фиакр, вскочил в него и сказал кучеру:
— К Опере.
Ги испытывал ярость и отвращение. Он не мог избавиться от чувства вины, хотя понимал, что ничего иного ему не оставалось. Почему разрыв с женщиной должен быть таким отвратительным? Внезапно он почувствовал, что больше сидеть в фиакре не может, велел кучеру остановиться, расплатился и вылез. Находился он неподалёку от авеню Опера и, чувствуя потребность в разрядке, быстро пошёл широким шагом. Чёрт! Сейчас бы в руки вёсла — и грести, грести, грести.
Взгляд его привлекла вывеска над окном железнодорожной компании: «Алжир. Страна солнца». Несколько секунд он смотрел на неё. Потом, поддавшись соблазну, вошёл и купил билет до Алжира. Кассир сказал, что он может успеть на пароход «Абд-эль-Кадер», если уедет завтра утренним поездом. Выйдя, Ги отправился в издательство к Авару. Авар стоял у стола, окружённого пачками «Заведения Телье».
— Смотрите! Пятое издание. Замечательно! — воскликнул он.
— Мне хотелось бы получить какие-то деньги, — сказал Ги.
— Конечно, конечно.
— Я еду в Алжир. Завтра утром.
Авар, неожиданно посерьёзнев, взглянул на него.
— Завтра? В Алжир? Мой дорогой Мопассан... вы шутите.
Ги выложил на стол билет.
— Но... но... вся Франция возносит вам похвалы. Все читают «Заведение Телье». Вам нельзя сейчас уезжать. И куда — в Алжир!
— А чем он плох?
— Пустыня, чума, там не может не быть чумы. Безводье. Притом ещё этот отшельник — как там его? Бу-Амама [93] .
93
Отшельник Бу-Амама — предводитель арабских повстанцев (см. о нём: Мопассан, «Под солнцем»).
— Отлично. В такую обстановку мне и хочется.
— Но... — Авар пристально поглядел на него и понял, что спорить бесполезно. — Ладно. Сейчас расплачусь.
Полчаса спустя Ги свернул на улицу Дюлон. Осторожно глянул, не стоит ли возле дома номер восемьдесят три фиакр, это означало бы, что его поджидает Ивонна. Фиакра не было; Ги выругался, вновь ощутив раздражение от необходимости этой нелепой осторожности. Он понимал, что Ивонна вскоре появится; она не уймётся, пока хоть какая-то сохранившаяся между ними пристойность не будет втоптана в грязь. Ну нет, такой возможности он Ивонне не предоставит. Уедет на всё лето. И тут Ги замер словно вкопанный. По тротуару шла... да, это была Клем. Очаровательная, в чёрно-зелёном платье и зелёной шляпке. Она с улыбкой протянула ему руку.
— Я только что оставила у вас несколько писем. Приехала на день и решила не отправлять их почтой, а захватить с собой.
— Спасибо, мадам. — Ги увидел по её лицу — она отметила, что он назвал её не по имени. — Доставьте мне удовольствие, отобедайте со мной?
— Спасибо, не могу. — Клементина глянула на приколотые к платью часики. — Мой поезд до Этрета отходит в пять, а до того у меня ещё свидание — через двадцать минут.
— Я помогу вам найти фиакр на бульваре.
Они пошли по бульвару де Батиньоль. Свидание. При этой мысли раздражение Ги вспыхнуло снова. Он почувствовал извращённое желание сорвать его на Клем; и она сама облегчила ему эту задачу.
— Скажите, пожалуйста, вы недовольны моим появлением здесь?
— Нет, ничуть.
— Что-нибудь стряслось, да?
— Ничего. Я только что поругался с женщиной. Может ли что-нибудь доставить больший восторг?
Клементина искоса глянула на него.
— Она надоела мне. И знала это, но не хотела разрыва. Что может быть хуже?
— Н-не знаю.
Ги хотел причинить ей боль. И это извращённое желание не позволяло ему уняться.
— Если бы Французская академия хотела принести человечеству какую-то пользу, то назначила бы премию в пять тысяч франков за лучший трактат о том, как просто, прилично, пристойно, без шума, сцен или физического насилия порывать с обожающей нас женщиной, которая смертельно нам надоела.
— Вы говорили ей об этом? — спокойно спросила Клементина.
— Да — только попусту. Некоторых женщин не поймёшь, покуда не свяжешься с ними. Стоит только им улыбнуться — и пиши пропало. Они хотят знать, чем ты занимаешься, обвиняют тебя в том, что ты забываешь о них. Если завяжешь с ними хотя бы лёгкую дружбу, на тебя немедленно предъявляют права. Отношения превращаются в обязанность. Ты прикован. И начинается обременительная связь, сопровождаемая ревностью, подозрительностью, слежкой, потому что двое считают себя привязанными друг к другу только из-за того, что им было хорошо вместе одну неделю или два месяца.