Будешь моей
Шрифт:
Вокруг непроходимая тайга, цветастые луга, речная прохлада, двор с бесконечными сараями, огород, которому края не видно.
– Пойдём, покажу тебе комнату, – глухо произнесла Антонина Борисовна, положив мне на плечо тяжёлую мозолистую руку. – Можешь тётей Тоней звать меня, – сказала, пока мы поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. – Вот, – открыла дверь, оставила меня на пороге моего нового жилища.
Комната метров десять, не больше. С одним окном, занавешенным простыми шторами, длиной до подоконника. Бумажные обои, деревянная мебель, иконы в правом углу. Много
– Геля с девочками будет спать, заодно и присмотрят, – услышала я за спиной голос Антонины Борисовны.
Села на краешек аккуратно заправленной кровати. Сжалась, не в силах принять новую реальность. Обхватила себя руками, представляя, что это мама меня обнимает, она гладит по рукам, плечам, напевает весёлую колыбельную.
Уж такая была мама, что даже колыбельные, совсем грустные, заунывные песни в её устах звучали весело.
– Чего расселась?! – Услышала я звонкий, девчачий голос. – Не знаешь разве, что днём на кроватях не сидят? Пошли, у курей убрать надо.
Я смотрела на девочку лет девяти, понимала, что она – моя сестра, пусть мы совсем не похожи. Высокая, худая, костлявая можно сказать, с длинной косой, в простом платье по колено и в косынке.
Такая… как в чёрно-белом кино про колхозы и советскую власть. Я видела несколько раз по телевизору.
– Пошли, а то от мамки влетит, – запричитала девочка, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. – Меня Саша зовут, Александра. Ты Тина, я знаю. Я тебя в школе видела и в магазине один раз, когда с папой приехала, ты шоколад покупала… – вздохнула Саша. – Нам только по праздникам сладкое можно, сдерживать себя надо. Гортанобесие – грех.
В тот день я многое узнала: во сколько коз нужно загонять в сарай, как чистить курятник, чем кормят гусей и уток, как удобней сидеть, когда пропалываешь грядку, как отличить тоненький росток полезного растения от сорняка.
Все пятеро детей молчаливо и усердно работали, делая вид, что наше с Гелей присутствие – нормально. Косились, перешёптывались, кривили губы, когда у меня падала из рук тяпка или лопата, на небольшой топорик я и вовсе смотрела с откровенным страхом, но мгновенно брали себя в руки. Прятали эмоции за семью замками.
Время от времени появлялась Антонина Борисовна, обводила нас тяжёлым взглядом. Все мгновенно переключали внимание с меня на работу, будто забывали о моём присутствии и вопиющей безрукости.
И всё равно я каждой клеточкой чувствовала взгляды: любопытные, недовольные, обиженные, откровенно ненавидящие – Фокия.
Недели, может месяцы – память милостиво позволила забыть детали тех дней, – я провела между слезами и усердным трудом, пытаясь вписаться в новую жизнь, хотя бы понять её.
До этого времени я лишь знала, что папа – старообрядец. Знала, какого именно толка и согласия. Знала, что его семья живёт особняком не только от мирских, таких как мама или заведующая почтой, но и от других старообрядцев, проживающих в селе.
Детьми мы знали, кто кому принадлежит, к какому согласию относится. Поповец или нет. В какую церковь ходит.
У беспоповцев была молельная изба
Знала, но всерьёз никогда не задумывалась. Я жила самой обыкновенной жизнью, мирской, как я позже узнала.
У нас дома стоял телевизор, я ходила в театральную студию, которой руководила мама. Сидела в интернете, смотрела сериалы, увлекалась аниме, пыталась рисовать в стиле манга. Один раз влюбилась в корейскую поп-звезду, но быстро забыла, что собиралась уехать в Корею и выйти за него замуж. Увлеклась очередной дорамой.
Сейчас же я оказалась в доме, где не было телевизора. Единственный компьютер в комнате отца был под строгим запретом для всех членов семьи, кроме главы. Словосочетание «глава семьи» я тоже услышала впервые.
Привычный смартфон был только у отца, потому что необходим для работы. У старшего брата Василия – ему исполнилось четырнадцать – был кнопочный телефон, который позволялось брать в школу, на случай, если с кем-то из детей произойдёт неприятность или срочно понадобится помощь отца. Дома телефон отдавался на хранение матери. Брать аппарат в руки было строго-настрого запрещено.
У меня не стало телефона, ноутбука, в одночасье не осталось друзей. В первое время они подходили ко мне, сочувствовали, говорили слова поддержки. Подружки давали посмотреть новую серию дорамы, шёпотом напевали очередной хит любимой группы, но постепенно общение сошло на нет.
Они начали сторониться меня, я по инерции их… Мне было бесконечно стыдно за свой новый облик – простое платье и обязательная косынка, которую я норовила стащить. Фокий тут же напяливал, специально с силой вцепившись в волосы, так, что выдирал клоки, иногда на этих местах проступала сукровица.
После школы меня, как и остальных детей отца, ждала работа по дому, молитвы, ранний отбой и такой же ранний подъём.
Не могу сказать, что ко мне и Геле относились строже, чаще наказывали или больше других заставляли трудиться. Со всеми были одинаково строги. Всем влетало за провинности, всем одинаково давали сладости по праздникам. Ругали и поощряли поровну, строго по заслугам, но единственное, что я хотела всем сердцем – убежать из этого места.
Уверена, если бы я сумела поверить в бога, я бы сутками простаивала в молитвах и била земные поклоны, чтобы моя мечта сбылась. Чтобы бог услышал и помог, но я не верила и не могла верить.
Как поверить в того, кто сначала позволил появиться на свет двум незаконнорожденным детям у своего ревностного последователя, а потом забрал маму у этих детей?
У меня не получалось, несмотря на обязательные молитвы несколько раз в день.
Отец больше не называл меня своей любимой принцессой, не улыбался мне, не шутил со мной, не целовал. Иногда заходил в комнату, думая, что я сплю, и долго смотрел, источая отчаянную тоску, от которой моё сердце заходилось от жалости к нему, к маме, к себе, Геле, даже к Антонине Борисовне, которую начала называть тётя Тоня, а сестрёнка и вовсе мамой Тоней.