Булочник и Весна
Шрифт:
По дороге в деревню я чувствовал оживление и рассуждал сам с собою, кажется, даже вслух. Значит, будем считать – здоров? Почему бы нет? И что же, нет любви? Да уж хватит, пожалуй, довольно! И обиды прочь? Какие ещё обиды! Я ж не убогий, у меня всё есть – Друг, куча добрых знакомых, работа, родина. Хватит уже сачковать! Переболел – отсохли корочки, сошла зелёнка.
Пока я нёсся прочь от Москвы, распогодилось. Ветер согнал облака в одну серую лужу на горизонте и стёр рукой фокусника. Бледно-синий небосвод, обрамлённый ржавым металлом осени, светлел за лобовым стеклом.
В придорожном супермаркете я нагрёб тележку еды и выпивки и впервые за последний год взял чужого хлеба, запаянного от быстрого старения в пакет. Выкатившись со всем добром на площадку, где стояла моя машина, я стал перекладывать пакеты в багажник, как вдруг движения мои затяжелели – я почуял затылком взгляд и обернулся.
В шаге от меня стояло дряхлое существо, одетое в старушечий плащ и шляпку. У старушенции в руках была тощая клетчатая сумка на колёсиках. В железную её ручку, как в поручень, впивались подрагивающие пальцы. Мне показалось, что и бабульку эту, и её тележку я уже видел. Может, даже у нас в булочной. Предположение моё было верным – она обратилась ко мне, как к знакомому:
– Адельку-то мою помнишь? Мы всё с ней к тебе ходили.
Я застыл с парой пакетов в руках. Какую Адельку?
– Покусали. Умерла от укусов. Вот уж месяц плачу! – и мгновенно старые глаза заслезились.
– Кто покусал? – тупо спросил я.
– Чёрный, жирный… И хозяйка с ним. А мою я вот держала – на поводке! – Она сжала костлявую ладошку в кулак и протянула мне как доказательство своей невиновности. –
Я молчал.
– Очень большое горе! – кивнула она, подтвердив непроизнесённые мной слова, и поплелась, грохоча сбитыми пластмассовыми колёсами. А я так и остался стоять с открытым багажником. Мистический вихрь забрал меня в свою воронку. Я не понимал смысла нелепой встречи, но мне казалось, он есть и не сулит ничего хорошего.
К счастью, я уже накупил еды – полный багажник означал, что вступление в новую жизнь необратимо. В конце концов, сегодня мой день рождения, я простил Кирилла, признался Майе в равнодушии и собираюсь отметить свободу сердца с друзьями.
Чтобы окончательно отрезать пути к отступлению, я позвонил Мотьке и сказал, что всё сделал, как надо, в связи с чем устраиваю в деревне праздник «живой воды»! Мотя сразу поверила мне и рассмеялась детским счастливым смехом. Правда, сегодня ей ещё предстояла кое-какая «халтура» от театра, но она обещала, что часикам к семи доскачет в Старую Весну на автобусе.
Как я узнал от Моти, Николай Андреич в театр сегодня не приезжал. Это значило, что он скорее всего в деревне и, следовательно, сможет присоединиться к празднованию моей свободы. К сожалению, в одну компанию с Туз иными нельзя было пригласить Петю. Ну что же, с ним отметим завтра. Так даже лучше. Буду праздновать победу над прошлым, как широкую масленицу, – дней семь!В шальном оживлении, без определённых мыслей и чувств, зато врубив на полную катушку музыку поэнергичней, я стартовал в деревню.
Оставалось совсем немного до Старой Весны, когда мне пришлось затормозить. На подъезде к Отраднову дорога была занята маневрирующим «КамАЗом». Шла расчистка участка под очередной объект пажковского мегакомплекса.
Чуть поодаль дороги, на огороженном фирменной сеткой куске луговой земли, стоял заброшенный бревенчатый барак. Его готовили к сносу – оконные рамы отсутствовали, и на их месте, проём в проём, синело небо.
Я опустил форточку и стал смотреть, как экскаватор вытягивает клешню, готовясь вдарить точно по небу в окнах. Мгновение – и голубой ледок, треснув, посыплется.
Удар оказался хорош. Зря обиженная мною Майя, Мотя, обдирающая со штакетника краску, старушенция, снедь в багажнике – всё загудело и понеслось, утрачивая форму и смысл. Не желая рассыпаться вместе с бараком, я посигналил. «КамАЗ» дал задний ход и освободил проезд.
Прорвавшись по разъезженной глине, я выехал на чистую дорогу и увидел родную местность: вот он холм, и никчёмный мой дом, и синенькое небо над увянувшим лесом – цело. Снаружи всё в порядке, это просто моя голова звенит, как мешок битого стекла.61 На дрова
Въехав в ворота, я открыл багажник и, преодолевая некоторую ватность ног, в два захода отнёс пакеты на крыльцо нового дома. Чувство, что я добровольно нажал delete и стёр нечто жизненно необходимое, владело мной. Во время моей второй ходки в калиточку заглянул Коля.
– Чего это ты закупился? – спросил он дрогнувшим от надежды голосом.
– Того! – отозвался я. – Заходи через часок – узнаешь! – и махнул пакетом с бутылками.
– Праздновать, что ль, будешь? – уже не в силах скрыть радостное предвкушение, пытал меня Коля.
– Узнаешь, говорю! Лучше вон дровишек в мангал накидай!
Коля, сорвавшись, как мальчишка, помчался к своей поленнице, а я сгрузил пакеты на крыльцо и сел на ступеньку. А в чём, собственно говоря, состоит твой роковой delete? В том, что наконец отстал от человека, у которого два года как своя жизнь?
Я слегка пнул ногой пакет – грохотнув, в нём пошевелился праздник. Нет, брат, весь твой хаос, осколки, паника – это всего лишь последние судороги прибитого комара. Нет смысла ослаблять ладонь – только продлишь мучения. Лучше дожми!
Понудив себя подняться, я перенёс пакеты с крыльца в гостиную и направился в кладовку. Там, среди картона и обрезков доски, стояла коробка с разборным обеденным столом, купленная мамой к приезду Лизы. Напрасно – учитывая мою лень и нерасторопность. Мы перекусывали за столиком, сколоченным Ильёй.
Я отволок упаковку в гостиную, нашёл на кухне нож и, разрезав скотч, открыл коробку. Ну что ж – столешница, винты, инструкция – всё просто.
Я взялся за дело с вдохновением, чувствуя в предстоящих манипуляциях налёт магии. Соберу стол – выздоровею! Расставлю бокалы – спасусь!
Илья бросился было помогать, но что-то почуял и остался в стороне, на подхвате. Чётко исполняя мои команды, он вынес прочь самодельный столик, на котором Майя резала хлеб, подал один за другим винты, помог перевернуть и отнести на место собранный стол.
– Поздравь меня! Отрёкся! Всё подписал! Свободен, теперь гуляем! – докладывал я ему, вытаскивая из коробок тарелки и бокалы. Всё это новенькое, выбранное мамой к приезду Майи и Лизы, звенело и поблёскивало в моих руках, как золото, на которое куплю новую жизнь.
Мне хотелось так накрыть стол, чтобы каждый мой друг догадался, что я думал о нём. Коле – стопочку, барышням – бокалы для шампанского, Николаю Андреичу – простор, чтобы положить локти и на них – вдохновенную голову.
Илья с тревогой следил за моими действиями.
– Видишь, и дом пригодился! Хоть с друзьями будем собираться! – городил я, ставя на стол бутылки. – Не сидеть же вечно под небом! Хороший дом, прекрасный, как справедливо сказала Майя!.. – Тут, сбитый внезапным накатом бессилия, я плюхнулся на стул и огляделся. В большом окне синело, промораживая холм, ясное небо. – Ты доску-то убери, Илюх! Люди придут!
Илья послушно приблизился к окну и снял вертикально прислонённый к раме обрезок чернового пола.
– Костя, тут какая-то вещь! – проговорил он, оглянувшись. Я встал и подошёл. Эта «вещь» была забыта Майей – бежевые, с белым ободком, вязаные носки. Я сам задвинул их доской после того, как гости уехали.
Я взял комочек в кулак с твёрдым намерением отнести в сумку с вещами, которую в следующий раз повезу стирать к родителям. Но почему-то никуда не пошёл, а присел на подоконник, виском к стеклу. Мультфильм, в котором из вязаной варежки у девочки получилась живая собака, поплыл передо мной. Я весь ушёл в его скользящий, сладостный бред. А что, из пары носков могли бы выйти вполне сносные клоны Майи и Лизы!
Ну вот и всё. С колотящимся сердцем я встал и оглядел сосновый гроб моего дома. Накренился убранный стол, поплыла фигурка Ильи, замершего испуганно под иконой. Мгновение – и свежие стены посыплются, уложат меня под своё профилированное одеяло.
Без мыслей, подчиняясь одному инстинкту, я выскочил во двор и огляделся. Увядшие листья хрена, которые не одолел я, зато одолевала осень, покрыли завечеревший участок. Под ясным небом, сулящим ночной мороз, Коля разводил в мангале костёр. Пахло белым дымом, сыроватым смородиновым хворостом.
Я отошёл к забору и поглядел на новенький обелиск моему прошлому – в окнах мансарды мигнул солнечный луч. Если бы лил дождь или рвался ветер, разделяя со мной мой внутренний шторм, может, всё повернулось бы иначе. Но спокоен был голубой воздух осени, только грудь моя ходила ходуном.
Быстрым шагом я подошёл к дому и обхватил угол руками, желая своротить. От страшного физического усилия меня прошиб смех.
– Костя, ты чего? – с крыльца окликнул меня Илья.
Не отозвавшись, я быстро пошёл к калитке и через несколько секунд был на краю холма. Приветствую тебя, синий простор, треснувшее и всё же целое небо!
– Подожди! – вылетая за мной, крикнул Илья. – Скажи хоть, куда ты! Купить чего-нибудь забыл? – и, догнав меня, схватил за рукав.
Я дёрнул локтем, не сбавляя ходу.
– Отстань! Иди погуляй пока! И кошку найди, унеси подальше!
Но Илья не отстал, хуже того, вцепился в плечо.
– Да стой же! Прошу тебя! Это всё не то – про что ты сейчас подумал! Ты не верь себе! Это так только!..
Я обернулся и, сильно толкнув его в грудь, помчался вниз по дороге.
Добежав до Отраднова,
– Отец, свободен?
Распоров шинами холм, мы въехали в гору. «Отец», оказавшийся молодым гастарбайтером, спрыгнул у забора и поглядел на меня с вопросом.
– Вот! – сказал я, обводя участок гостеприимным жестом. – Дом, забор, всё подчистую. Тут у меня будут водокачка и очистительные сооружения. Открываю производство воды. В пластике по десять литров.
Он смотрел на меня, переваривая этот бред, а затем возразил вполне разумно, что такой отличный дом надобно разобрать вручную. Он даже посоветует мне ребят – недорого.
– Тебе денег надо? Или не надо? – спросил я. – Если надо – делай, что сказано.
Он глянул на меня степными глазами и покачал головой.
Я вытащил клок смятых купюр, среди которых были и крупные, и махнул перед ним:
– Парень, ты работать сюда приехал? Или чего?
Он опять посмотрел – с ужасом и жаждой. Оранжево-синий веер захватил его душу. Он набрал воздуху и с витиеватым восточным стоном выдохнул. Я понял, что его совесть была сильнее алчности. Ни за что на свете он не станет разрушать такой хороший дом, ни за какие блага – разве что вот за эти деньги, которые я совал ему в нос. Вот он получит их, купит билет и уедет домой и долго – целую вечность – будет нежиться в окружении родственников.
Посоображав, он изъявил желание видеть документы на дом, право собственности и всё такое. Ну что ж, это разумно.
По вянущей траве – как по полю последней битвы – я пошагал в бытовку за документами и на обратном пути застопорился. На моей тропе угрюмо стоял Коля и, кажется, собирался по-свойски промыть мне мозги.
– Уйди, Колян, Христа ради, ладно? – сказал я и, чуя несметную силу в груди, слегка подался на него корпусом.
Колины коричневые глаза расширились, в мгновение ока он сделался меньше и дальше – как если бы его толкнуло взрывной волной. Тут впервые мне пришло в голову: каково же бывало Майе в моменты моего бешенства, если даже Коля не выстоял!
Я сбегал в бытовку и, распахнув по дороге ворота, забрался в кабину. Сунул въедливому водиле документы – на, успокойся! – и в свистящем, раздувающем сердце накате веселья оглядел участок.
Назревала былинная битва. Штурм двухэтажного чудища о двенадцати глазах. На границе с Колей, там, где были у нас «отворяй-ворота» и рябинка, замер Илья с белой кошечкой на руках. Я знал, что в эти секунды, поняв бессмысленность протеста, он твердит про себя молитву.
– Илья, в доме никого нет? Проверил? – крикнул я ему. – И сам уйди! Чего встал! Хочешь, чтобы брёвнышками засыпало?
Он крепче прижал к себе кошку и, оглядываясь на меня в последней надежде, просочился через пролом забора. Тут я увидел, что на Колином крыльце собралась уже вся компания – Коля, Ирина, Миша и Николай Андреич. Можно было подумать, они провожают меня на луну – так скорбно окаменели их фигуры с поднятыми головами.
– Давай! – кивнул я.
Машина дрогнула. Торопя время, боясь, что какая-нибудь нелепость помешает свершиться казни, я смотрел в упор на приближающиеся синие окна, как вдруг почувствовал в кармане вибрацию «мобильника».
– Костя! Что же это такое? Как же мы вас упустили? – раздался в трубке сокрушённый голос Тузина. – Послушайте, милый мой человек, дайте передышку! Миг трезвости! Перекурите, а уж там… – Я взглянул и увидел, как Тузин выглядывает с Колиного крыльца, тянет ко мне вразумляющую ладонь.
– Николай Андреич, не лезьте! – гаркнул я в трубку. – Рояль вас замучил – вы его спалили! А мне на черта беречь этот мавзолей? Не лезьте, вам говорят!
Я спрятал телефон в карман, и на миг в голове прояснилось – вот сейчас трону плечо водителя: прости, Друг, отбой, погорячился… Спущусь – и рухну в тепло сочувственных рук.
Но нет, не было единства в моём королевстве! Душа рвалась ухнуть в бездонный зев.
– Что ж ты тормоз-то такой! Двигай! – рявкнул я, для острастки дёрнувшись к управлению, и в следующий миг собранная горсткой рука экскаватора неспешно, будто бы даже с ленцой, поползла к цели.
Атака началась с фасада и долго шла безуспешно: дом держался. Брёвна, налившись немыслимой прочностью, отказывались ломаться. Наконец, «клешня» поднялась и, проникнув в дом через крышу, выгребла изнутри часть стены.
Гром и аромат крушения забрали меня в свою воронку. Мне казалось, что я рублю на осколки берёзовый лес, и поле, и хлеб, и Петину музыку, и все годы собственной жизни – разношу в щепки и мешаю в чёрном цилиндре, чтобы потом вынимать «фанты». День, когда встретил Майю, – сплясать на столе! Первый ультразвук, на котором мы увидели Лизку, – прокукарекать!
Это было волшебно: игрушка великанских детей, «домик Барби», открывал свои внутренности. Я увидел совершенно целый простенок с гвоздиками, на одном – рубашка Ильи. А когда железная лапа вошла внутрь Лизкиной комнаты и соскребла в кучу диванчик, комод, набитый девчачьим барахлом, и стол с розовой лампой, я отключился.
Не то чтобы вырубился физически. Просто всё, что было дальше, в том числе и миг перемещения из кабины на землю, как-то выпало из моей памяти.На Колиной лавочке, чуть поодаль разрухи, я пришёл в себя. Темнело, замерла без движения чёрная липа, и Илья с заплаканным лицом сидел на корточках возле лавки, глядя на меня снизу вверх, словно боясь пропустить прощальное движение губ.
Вокруг толпилось ещё несколько человек, мешающих мне видеть землю и небо. Далёким фоном пели их голоса. Я не разбирал слов. Зато прозрачный, золотистый голос ветра лился в уши и казался голосом друга. Я закрыл глаза, чтобы избавиться от докучливой толпы.
Кто-то подошёл ко мне со спины и взял за плечи.
– Только вы, мой дорогой, ни о чём не жалейте! – произнёс голос Тузина. – Будьте правы! Будьте правы!
Мне подумалось вдруг, что сегодня или завтра Николай Андреич уедет из нашей деревни. Мы больше не увидимся. Бессознательно я поднялся с лавочки и протянул ему руку. Он удивлённо её пожал, и массовка растворилась – остался один Илья.
Я постоял, качнулся и для надёжности снова сел. В кармане заиграл Петин звонок. Вместе с пачкой сигарет я вынул телефон и ответил.
– Костя, ну ты чего? Ты там в порядке? – спросил он в такой живой тревоге, как если бы был моей мамой.
– Петрович, приезжай и шашлычок захвати! – сказал я, не узнав свой обморочный голос. – У меня дров теперь – завались! Костерок забабахаем!
– Да еду уже! Мне про тебя Ирина звонила. Еду!
Я сунул в зубы сигарету и задумался. То есть думать мне было не о чем. Вся моя система координат обрушилась вместе с домом. Я был занят тем, что пытался сообразить, как обойтись с ближайшими минутами и часами. Куда их деть?
Может, «забыться и заснуть»? Тут мне вспомнилось, что у меня есть бытовка.
Я огляделся и, увидев рядом Илью, сообщил ему свою мысль. Высплюсь, а утро вечера мудренее.
– Вот молодец! Правильно! – улыбнулся он, чуть не плача. – Пойдём, я тебя провожу! Ты только там особо ни на что не смотри. Смотри вон лучше на осень! – и, направляя меня за плечо к дороге, кивнул в высоту – как будто осень была не временем года, а полётом цапли, которым стоило полюбоваться.
Я взглянул в указанном направлении и там, где село солнце, увидел порванные тряпки берёз. Невесть откуда налетевший ветер трепал их отяжелевшую ткань, запевая на порывах Лемешевским тенором.
Мне казалось, что мы идём очень медленно – не идём даже, а неслышно колышемся. Илья то и дело понадёжнее перехватывал моё плечо, опасаясь, чтоб я ненароком не ухнул в бездну.– Я всю жизнь думал: вот почему всё в человеке отзывается на осень и на весну, вообще на природу? Как вышло, что всё тут создано точно по нашему вкусу? – говорил он торопливо, как будто боялся, что я прерву его и не дам высказать главное. – А однажды в армии вылез из бункера – там как раз осень была – и догадался: просто у нас с Богом одинаковые представления о прекрасном! Мы с ним родственные души! Ведь сказано – «по образу и подобию»! Представляешь, мир создан родственной нам душой! Ты вот вдумайся в это! И как поймёшь – тогда сразу и легче!
Я покорно внимал его невероятной проповеди и всё-таки не чувствовал в сердце ничего похожего на то, о чём говорил Илья.
У бытовки мы с Ильёй пожелали друг другу спокойной ночи. Его лицо было полно болью за идиота, которого не помогли спасти от гибели ни деревянные ангелы, ни даже дух истины.
– Я к Коле зайду, – сказал он, прежде чем уйти в буреломный сумрак. – Ты крикни, если что! Я спать всё равно не буду!
– «Если что» уже позади! – заверил я его и по привычке остался на крыльце покурить. Ясное, стеклянно-синее небо звенело над курганом Старой Весны. Мерцающий малиновой ягодой Марс бил мне в лоб, как наводка.