Царственный паяц
Шрифт:
экзотик развращенный. Я экзотический поэт...»
Вот почти и вся группа футуристов, объединившаяся вокруг издательства
«Очарованный странник». Несколько расхолаживающее заключение дает г. Ховин
продемонстрированный галерее эго футуристов.
«Никто из них, — говорит он, - не создал большого и все тяготеют к Игорю
Северянину».
Выступающая в концертном отделении г-жа Эсклармонда Орлеанская, юная,
йзящная и довольно трогательно, с какою-то подкупающей
стихи артиста.
Ей много аплодируют, особенно молодежь. Вадим Баян, юный, белокурый, с едва
опущенным лицом, сологубовский «тихий мальчик», читающий стихи тихо, с
уставленным вверх мечтательным взглядом.
Игоря Северянина встречают овациями. Его знают. Ему громко заказывают его
стихи. Он баритональным голосом напевает свои стихи. Сначала странно слышать этот
примитивный и заунывный напев: «Оттого что груди женские, там не груди, а
дюшесе». Но потом замечаешь, что сама мелодичность стиха переходит в напевность.
И это приемлемо.
Вообще же эго-футуристические трио — Эсклармонда Орлеанская, Вадим Баян и
Игорь Северянин — попросту богато одаренная молодежь, достаточно культурная,
внимательная, дружная, приятная на вид, для слуха. И в этом ее несомненный успех у
публики.
Но при чем тут революция в искусстве. Вифлеемская звезда, эго-футуризм или, как
любил спрашивать амфитеатровский профессор: «А почему сие важно, в пятых».
Ал. К-ий
308
Повторяю, мысль о выступлениях поэтов с эстрады, о поездках их по городам и
даже весям — верна и жизненна. В древности поэты также ходили из города в город, из
селенья в селение, напевали жадно внимавшему им народу свои саги и песни.
Иногда недостаточно прочесть про себя в книге вещь. Нужно к зрительному
прибавить нечто слуховое, и притом из другого мира, из мира и души, родивших эту
вещь, чтобы углубить в своей душе смысл постигаемого. Туг просто взгляд, легкий
жест, дрожь и тон голоса, поэта, напевающего (как Игорь-Северянин) или
декламирующего свои стихи, может сказать больше в сто крат, чем бездушные буквы.
Владислав Ходасевич ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
Приветствовать новое дарование, сказать, что в мире стало отныне одним поэтом
больше, — вот для каждого друга поэзии величайшая радость. Мудрено ли, что мы
особенно напряженно искали ее в последние годы, когда так много явилось
стихотворцев и так мало поэтов? Мудрено ли и то, что в поисках наших мы порой
ошибались — и с горечью сознавали свою ошибку?
Одно из таких огорчений выпало на долю пишущего эти строки. Весной 1914 г.
сперва
страницах «Русских ведомостей» я с радостью говорил о незаурядном таланте этого
поэта. Не скрывая серьезных погрешностей его лиры, я выражал надежду, что
недостатки поэзии Северянина - временные, что он ими переболеет и они отпадут сами
собой. Казалось, с течением времени пройдет у поэта пристрастие к «фешенебельным
темам», ликерам, кокоткам и лимузинам, хотелось верить, что из стихов Северянина
скоро исчезнет пошловатое верхоглядство фланера, что глубже всмотрится он в
окружающее, перестанет по пустякам растрачивать свое дарование и заговорит языком,
подобающим поэту. Его первая книга — «Громокипящий кубок» — давала право на
такие надежды.
Вслед за «Громокипящим кубком» появилась «Златолира». Об этом сборнике
хотелось молчать, так как, за исключением нескольких стихотворений, книга была
составлена из пьес, написанных гораздо ранее «Громокипящего кубка». По ней никак
нельзя было судить о движении творчества Северянина, и только успехом «Кубка»
можно было объяснить ее появление.
Но минувшей зимой почти одновременно вышли еще две книги: «Ананасы в
шампанском» и «Victoria Regia». Они также вдоволь разбавлены старыми,
недоделанными, ученическими пьесами, писанными, судя по датам, иногда за четыре,
за пять, даже за десять лет до выхода «Громокипящего кубка». Но все же и позднейших
стихов набралось бы
из них в общей сложности на целую книгу. И, конечно, только об этой не
существующей в виде отдельного издания второй книге Северянина стоит говорить,
так как время для изучения его «ученических годов» еще не настало; вероятно, и
никогда не настанет.
По-прежнему неглубокой осталась поэзия Северянина. Мелочные переживания
питают ее, — порою до того мелочные, что становится тяжело: то это спор с какой-то
женщиной, предъявившей к тому «я», от чьего лица писаны стихи, иск об алиментах;
то грубая брань по адресу критики; то постыдные в устах поэта счета с другим поэтом,
упреки в зависти; то, наконец, хвастовство ходкостью «Громокипящего кубка»...
Два года - не малый срок, в жизни поэта особенно. Почему же так плохо его
использовал Северянин? Он не растет ни умом, ни сердцем. И особенно убогой
кажется его наигранная, неправдивая, с оглядкой на рецензента, мания величия, когда,
подходя к гигантским событиям наших дней, обращается он к Германии: