Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
– Похоже, ты не осознаёшь, что стоишь на краю пропасти и что равновесие уже потеряно.
Он подходит к парте и опершись об неё руками, нависает надо мной. Типа, давит на психику.
– И если я не поймаю тебя за край одежды, – продолжает он, – а никто другой уже не может этого сделать, то ты ещё взмахнёшь пару раз лапками и полетишь вниз, в пропасть, из которой такие как ты не выбираются. Никогда. Они там сдыхают.
Он отходит к учительскому столу, берёт стул, возвращается и ставит передо мной, затем садится, складывает руки и буравит взглядом. А я разглядываю наглядные пособия, карты и портреты
– Это ты сейчас такой смелый, – хмыкает он, – в родной школе. А вот когда окажешься в одной хате с малолетками типа того же Джаги, с жестокими, разнузданными, для которых убить ничего не стоит, а уж изнасиловать, опустить, унизить – это вообще, как два пальца обоссать, вот тогда ты вспомнишь о возможности, которую я тебе давал, но будет поздно.
Он достаёт помятую пачку сигарет, но вспомнив, вероятно, где находится, неохотно убирает обратно. Наверное, по сценарию, он должен сейчас закурить и помолчать, чтобы дать мне возможность осознать важность его слов и глубину предстоящего падения, чтоб аж свист в ушах.
– Не пойму я, – нарушаю я тишину, – вы чего хотите, уважаемый капитан товарищ? Вы хотите Каху или геморрой на всю попу да ещё и со служебным расследованием?
Надо отдать ему должное, он не вскакивает, не надувается, не краснеет, не пучит глаза и не брызжет слюной после этих моих слов. Глаза его чуть прищуриваются и продолжают цепко следить за мной.
– Даже если вы Джагу своего под тяжкие телесные подведёте, попробуйте обойти состояние аффекта и процессуальные нарушения. Знаете интернат, в котором он учится? Тот, что напротив отдела вашего. Так там кое-кто видел, как Рыбкин привёл меня, а потом ушёл один. А я долго не выходил и неизвестно вообще, когда вышел. В общем, вряд ли что-то у вас выгорит.
Тут я привираю, конечно, на понт беру, но надо же мне козырями сверкнуть.
– Прямо из интерната наблюдал? – усмехается кэп.
– Нет, по улице шёл, остановился и подождал. Но это ж не всё. У вас тут ещё и использование несовершеннолетнего в качестве агента, да ещё и в неофициальном деле. Жесть. Полный трешак, товарищ капитан.
– Войны значит хочешь, – хмыкает капитан и начинает крутить свой ус. – Проиграешь с такими картами.
– Нет, – спокойно отвечаю я. – Не хочу. Хоть, скорее всего, и не проиграю. Вам, в любом случае, это всё в плюс не пойдёт. Но, на самом деле, я хочу помочь. У нас интересы совпадают. Но вы мне мешаете. Будто сам с собой не можете договориться, чего вам надо.
– И в чём же они у нас совпадают, интересы то есть?
– Мы оба хотим закрыть Каху. У меня к нему личная неприязнь, понимаете? И вообще, я глубоко убеждён, что таким говнюкам не место на свободе. Помните, как товарищ Жеглов сказал? Вот. Я преступников не люблю, у меня на них аллергия. Я мент по натуре своей, как и вы. Хотя, что у вас на уме я не знаю. Но пока наши интересы совпадают, я вам помогаю. Вы правда всё дело пытаетесь испоганить, так что я начинаю уже сомневаться, по пути ли нам.
Он молчит, не торопится высказаться, ждёт пока я открою свои карты.
– В общем так. Каха меня хотел прибить, поэтому и подослал своего Джагу. Но это просто бла-бла-бла…
– Чего это? – переспрашивает он.
– Пустой трёп, который к делу не пришьёшь. Чисто для вашего понимания.
Капитан крякает.
– Надо ж понимать, что тут время требуется. Я контакт установил, но давить и егозить не стану. Он сам должен ко мне интерес проявить, приблизить. Причём, я-то здесь вообще рискую. Если меня с ним заметут, не вы, а другой кто-нибудь, вы меня вытащите? Скажете, что я ваш осведомитель, агент под прикрытием? То-то и оно. Вы же сами на краю обрыва балансируете. Короче, дёргать меня не надо. Буду звонить раз в неделю или по мере поступления информации из автомата, а то скоро батю выпишут, он дома будет всё время. Далее. Вот так, как сегодня, палить меня тоже незачем. Додуматься в школу прийти, это ж нужно постараться. И вообще, хорош меня прессовать. Какого хрена?
Он молчит, покусывает ус и ничего не говорит. Потом долго и пристально смотрит в глаза и, наконец, встряхнув головой, говорит:
– Ладно, Брагин, сделаем вот как. Удивил ты меня, конечно, есть такое дело. Дёргать тебя не стану, если будешь отчитываться регулярно. Палить тоже не буду. Директрисе вашей сказал, что пару вопросов надо задать и всё. Ну, это не страшно, отмажешься.
– Вы имейте в виду, у меня репутация тихого ученика, не хулигана.
– Не буду я репутацию твою затрагивать, не бойся. Но, что касается дела, всё остаётся, как я и говорил. Достанешь Каху, разойдёмся. Не достанешь, значит будем воевать. И поверь, я тебя усажу. Ну, а если даже и нет, жизнь тебе испорчу. Хочу, чтобы мы оба понимали всё до конца и не оставляли недомолвок.
Ну вот что за натура у человека, вот обязательно надо ему удавку на шею накинуть, похоже, не может он без этого.
Физика завершается без моего участия. Звенит звонок и школа наполняется гамом и криками, весельем, в общем. В класс заглядывает та же училка.
– Анатолий Семёнович, – говорит она вкрадчивым голосом, – прошу прощения, но сейчас здесь урок будет.
– Да-да, Алла Никитична, мы как раз завершили. Спасибо за помощь. Больше уже не буду беспокоить ни вас, ни вашего ученика. Беседу мы провели, все вопросы разрешили, требования инструкции выполнили.
Я беру сумку, набрасываю её на плечо и двигаю к выхожу из класса. Куда теперь-то? Где расписание найти? Блин.
– Егор, – окликает меня училка. – У вашего класса сейчас здесь урок будет, так что можешь не выходить.
В дверь начинают заглядывать. Вроде наши.
– Ребята, погодите, – говорит Алла Никитична.
Когда дверь за капитаном закрывается, она обращается ко мне:
– Егор, Анатолий Семёнович мне рассказал, что у тебя случилось. Я знаю, ты был молодцом и повёл себя, как мужчина. Надеюсь, твой папа скоро поправится. Если тебе что-то понадобится, какая-то поддержка или помощь, ты можешь всегда ко мне обращаться. Я обязательно сегодня поговорю с твоей мамой. Как она держится?