Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
Я пожимаю плечами.
В дверь заглядывает мой художественно одарённый сосед. Учительница делает ему знак заходить и за ним в класс врывается целая толпа, застревая в дверях.
Ко мне подходит сначала Рыбкина, а потом и оба Серёги.
– Ширяев нажаловался? – спрашивает Рыбкина.
– Нет, это по старым делам. Да там ничего, просто формальности.
В этот момент в класс заходит Ширяев и его подручные. Увидев меня, червь, тот что складывался пополам, салютует мне
– О, босс! – говорит он со смехом, но в этом нет ни насмешки, ни злобы.
– Наташ, – шепчу я, наклоняясь к ней, – а Ширяева как зовут?
Она удивлённо смотрит на меня.
– Не помнишь что ли?
Я пожимаю плечами.
– Юра, – тихонько отвечает она.
Я киваю.
– А я с Серёгой сижу или с тобой?
– С Серёгой, – говорит она и чуть краснеет.
Я улыбаюсь, залюбовавшись её смущением. Поймав смеющийся взгляд, она шутя хлопает ладошкой меня по плечу.
– Разыграл! А я и поверила, – смешно хмурится она.
– Нет, не разыграл, правда не помню, – говорю я и подмигиваю. – Наташа, ты, пожалуйста, никому не рассказывай об утреннем инциденте.
– А почему? – удивляется она.
– Что, рассказала уже?
– Н-е-е-т, – машет она головой.
– Вот и молодец. И не надо, ладно?
Я подхожу к Ширяю и он едва заметно напрягается.
– Юр, – говорю я тихонько, чтобы никто посторонний не слышал. – Я про утреннюю стычку никому говорить не буду, и Наташка не скажет. Ты своих предупреди, чтоб тоже языками не чесали. Зачем? Это ж дело наше и никого не касается. Так ведь?
Он смотрит на меня, и, надеюсь, понимает, что я о его же авторитете забочусь. Потом он с серьёзным видом кивает и протягивает мне руку. Это рукопожатие можно считать знаком примирения. Вот и хорошо. Я, честно говоря, совсем не горю желанием множить количество врагов. Приятельство и даже нейтралитет, по моему мнению, гораздо лучше.
Перемена пролетает быстро, и начинается урок. С историей, вроде, сложностей не возникает. Потом идут химия, алгебра, литература и английский с немецким. У меня, к счастью, английский. Если бы оказался в немецкой группе, получился бы полный ахтунг. Кроме «Гитлер капут» и парочки подобных фраз, я по-немецки ничего не знаю.
С непривычки нагрузочка приличная. Голова трещит, спасу нет. Надо признать, шесть уроков – это не так уж мало.
– Егор, ну чего? – спрашивает Серёга.
– В смысле?
– Чё в смысле, ты идёшь или нет? – злится он.
– Блин, куда идёшь-то?
– Ты заколебал. Ко мне идёшь? Мы же договаривались! Забыл что ли? Пацаны придут, музон послушаем, в «Монополию» поиграем. Витька доллары нарисовал, он тебе не показывал? Прям классные получились.
– А откуда «Монополия»?
– Нет, ты смеёшься что ли? Я ж сто раз говорил откуда. Миха с друзьями нарисовал.
–
– Чё, – недоумевает он, – ты типа всегда теперь после школы пахать будешь?
– Ну блин, Серый. Надо же мне деньгу ковать, как ты думаешь...
– Вот тебе и блин, – скисает он. – Ладно, ясно всё с тобой, всю масть нам сбил. Думал побалдеем сегодня…
– Ну прости, я ж не могу на работу забить просто так.
– Да ясно-ясно.
– Егор, ну ты идёшь? – спрашивает Наташка. – Я тогда пошла, не буду тебя ждать. Здравствуйте, Андрей Михайлович.
– Здравствуй, – отвечает высокий, сухой , достаточно молодой мужчина в очках.
Он останавливается и внимательно осматривает меня. А я его. Волнистые волосы и безысходность в глазах.
–Брагин. Что с твоей головой? Ну-ка повернись. Ты чего натворил-то? С ума что ли сошёл?
– Несчастный случай, Андрей Михайлович, – пожимаю я плечами, не представляя, кто он такой.
– И что мы теперь будем делать? – спрашивает он.
– Выздоравливать, восстанавливаться, – улыбаюсь я, – соблюдать режим, ну, и всё такое. Наблюдаться у врача, дыхательной гимнастикой заниматься.
– Это, как раз, меня не касается. Я говорю про открытое комсомольское собрание. Городское. Ты помнишь вообще-то? Мы же списки уже подали.
– Андрей Михайлович, вообще-то у меня посттравматическая амнезия, я даже имя иногда своё забываю.
– Ничего, вспомнишь. Вот с головой твоей что делать? Это же стыд какой. Ладно, иди в Комсомольскую комнату, сейчас на комитете обсудим эту проблему. Через пять минут начинаем.
Куда? Это шутка такая? Комитет комсомола?
– Извините, но я не могу. Мне в больницу надо на уколы.
– Успеешь.
– Да как «успеешь»? Они через сорок минут закрываются, а мне же дойти ещё нужно.
– Так, Брагин! Ты комсомолец или нет? Знаешь, что такое «надо»? Читал «Как закалялась сталь»? А если бы тебя туда, на место Корчагина, ты бы и там канючил?
Да твою же налево! Знаю я этих прозаседавшихся, разведут бодягу сейчас на два часа.
– В суд бы на вас, Андрей Михайлович, или прямо без суда и следствия по законам того же Павки Корчагина.
– Поговори мне ещё. Идём, я тебя за ручку отведу.
– Наташ, не поминай лихом, – киваю я Рыбкиной, – считай коммунистом, если что.
Она прыскает.
Я что в комитете комсомола? Что за бред такой? Где я и где комитет! Нет, видать сильно я накосячил в прошлой жизни. Вот прям очень сильно.
– Что случилось-то? – спрашивает этот хмырь, пока мы поднимаемся на четвёртый этаж.
Вот что мне стоило выскользнуть из кабинета и сразу идти на выход, а не стоять разинув рот. Фак! По-другому и не скажешь.
– Хулиганы напали. Пришлось дорого продавать свою жизнь.