Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
– Ну-ну. Всё хохмочки у тебя. Вот напишу тебе правдивую характеристику, будешь знать, ни в один ВУЗ не примут.
Судя по всему, угроза нереальная, а ради красного словца, что называется.
Мы входим в Комсомольскую комнату. У окна знамя с тяжёлой золотой бахромой и простым железным наконечником. На стенах вымпелы и стенгазеты, на шкафу ватман в рулонах. Во главе стола сидит крупный белобрысый пацан и улыбается. За столом идёт оживлённая болтовня. Кто-то смеётся, а кто-то как и я грустно и смиренно ждёт окончания этого пира духа.
– О! Егорище! –
Сам же он и смеётся больше других своей шутке. Здравствуй, племя младое, незнакомое…
– Так, ну-ка, привели себя в порядок, – строго говорит Андрей Михайлович. – Яворовский, начинай заседание. Давайте, быстрее всё решим, быстрее пойдём.
Он, вероятно, зам по воспитательной работе. Судя по всему, работа эта, воспитательная, поперёк горла ему стоит. Уж больно взгляд печальный, безысходность в нём и вселенская скорбь.
Я сажусь с краю, поближе к выходу.
– Привет, – тихо улыбается мне скромная милая девочка. Наверное, восьмиклассница, выглядит ещё совсем ребёнком.
– Привет, – киваю я.
– Первый вопрос, – говорит руководитель. – Подготовка к городскому открытому комсомольскому собранию.
Я поднимаю руку:
– Товарищи, у меня предложение!
– Не паясничай. Какое предложение? До тебя дойдём ещё.
– У меня самоотвод. Как видите, я принять участие в собрании не смогу по медицинским и косметическим соображениям.
Все начинают хохотать.
– По космическим а-ха-ха!
– По каким косметическим? Помада закончилась?
– Короче, – не поддаюсь я. – Я получил увечья в бою и стал инвалидом.
– А-ха-ха! Инвалид умственного труда!
– Да, у меня справка есть, – говорю я. – Если что, я и всечь могу недоверчивым.
– А-ха-ха! Крикунову всеки!
– Так! А ну-ка, замолчали все! – бьёт рукой по столу Андрей Михайлович. – Кто сказал: «Крикунову всеки»? Вы совсем оборзели уже? Привыкли, что учителя орут на вас и по-нормальному не понимаете? Сядь, Брагин, не устраивай балаган. Яворовский, веди заседание, а то я сам тебе всеку сейчас!
– Не имеете права! Детей нельзя…
– Всё, я сказал!
Бедный. Мне самому смешно становится. Ну вот что он бедолага сделать может? Характеристику испортит? Да кому она нужна? Класснуха их под копирку штампует…
В общем, я целых сорок минут нахожусь в этом делирии и как пробка из бутылки шампанского вылетаю из комнаты комитета комсомола, как только становится можно.
Из-за этого несчастного Крикунова не успею заскочить домой и пообедать. Мне надо уже мчаться к Гусыниной. Она просила быть к половине третьего, а это значит, что прямиком надо лететь на остановку. Я иду на трамвай, потому что так будет быстрее. Выхожу из школы и чешу мимо детских садиков к стадиону.
Как назло трамвая долго нет. Уже пешком бы до Швейки добежал, а там и автобус, и другие трамваи. Вот ёлки! Трамвай не идёт, но зато подходит та девочка из комитета комсомола, что сидела рядом со мной.
– Ты что, на трамвае? – спрашивает
– Ага, мне на Южный надо сгонять, – отвечаю я.
– Значит, вместе поедем.
– А ты что, на Южном живёшь? И каждый день мотаешься в такую даль?
– Нет, – машет она головой, – я у Вокзала. Мы два месяца назад переехали, но я не захотела в другую школу переходить.
– Понятно.
– А чего с тобой случилось? – спрашивает она. – Ну, что, с головой?
– Да, на самом деле, ничего особенного, несчастный случай.
– А тебе правда в больницу надо было?
– Нет, конечно, я уйти хотел пораньше…
Наконец, приходит красный рубленый, с замёрзшими стёклами, трамвай. Он переваливается с боку на бок, как жирная утка, качаясь на рельсах, волнистых от постоянных перемен температур.
Мы забираемся внутрь. Народу набивается прилично и девочку прижимает ко мне. Она совсем не смущается и без умолку болтает, что в моей ситуации очень даже полезно. Болтун – находка для шпиона. Да-да. Впрочем, сведения, которыми она располагает, особой ценности не имеют.
У вокзала она выходит, а я еду дальше. Еду-еду-еду и, наконец, приезжаю.
– Егорка, по тебе можно часы сверять! – с улыбкой говорит Любовь Петровна и смотрит, как всегда ласково. – Молодец, сынок. Голодный? Или опять нет?
– Скрывать не буду, сегодня не успел поесть.
– А чего так?
– Так первый день школы, ещё комитет комсомола придумали.
– Зина! – кричит тётя Люба в коридор. – Ну-ка, сообрази там комсомольцу нашему перекусить.
В этот момент из боковой двери, ведущей в подсобное помещение появляется хмурый мужчина. Увидев меня, он на мгновенье замирает, одаривает неприязненным взглядом, а потом отворачивается и снова уходит в подсобку. Он не наш, здесь не работает, но я его сразу узнаю. Это Игорёша, которому я передавал свёрток от Гусыниной.
Заметив, как он на меня посмотрел, она сразу меня выпроваживает.
– Иди, Егор, Зинаида тебя покормит. А я тут пока закончу, и потом тебя позову.
Зинаида, крупная и бесхитростная баба, та, что не пускала меня, когда я пришёл в первый раз на работу, оказалась доброй и незлобивой, и мы даже подружились. Она даёт мне большой бутерброд, сложенный из куска батона и ломтя «Докторской» колбасы, и стакан сметаны.
– Ложку сам возьми в шкафу, – говорит она и машет рукой на соседнюю с директорской комнату.
Я без задней мысли иду за ложкой и оказываюсь в небольшом помещении с индивидуальными шкафчиками. Оно служит раздевалкой и соединяется дверью с подсобкой. Сейчас эта дверь приоткрыта и из неё доносится мужской голос, принадлежащий Игорёше.
– Люба! – немного взвинчено говорит он. – Я уже тысячу раз говорил, но тебе хоть кол на голове теши! Никаких посторонних! Почему пацан какой-то у тебя в курсе всех дел? Что ты творишь?!
– Игорёша! Ничего он не в курсе, чего ты бесишься! Его Юра прислал, так что я парню верю. Отличный парень, золотой. Он ещё в школе учится. Что опять за паранойя?!