Чародей лжи
Шрифт:
Поэтому в среду 4 февраля после очередного слушания по делу судья Лифланд подал Пикарду и Шиэну знак остаться.
«Кажется, дела идут чуть медленнее, чем хотелось бы. По крайней мере, так это видится публике, – мягко предупредил он их. – Я и правда не знаю, что происходит за кулисами».
Но «обязанность вернуть как можно больше средств возложили на столько агентов, агентств и правительственных подразделений», и Лифланд начинал ощущать, что «агентства работают недружно».
Он добавил: «Я хочу сказать, что выход для всех сторон в том, чтобы работать в согласии, а не в разладе».
В его словах не было оптимизма, и не без причин. Разлад явно побеждал. Лучший тому пример имел место в тот же самый день в Вашингтоне, округ Колумбия, где Финансовый комитет Конгресса проводил свои вторые в этом году публичные слушания по скандалу Мэдоффа.
Жертвы Мэдоффа надеялись найти справедливость в Конгрессе, но для искавших непосредственной практической помощи или быстрых изменений законодательства не найдется никаких решений. Однако Конгресс жаждал угодить тем, кто требовал привлечь к ответственности Комиссию по ценным бумагам и биржам за ее катастрофический провал. В этот день свидетелем-звездой был Гарри Маркополос, дотоле игнорируемый частный осведомитель из Бостона. Его свидетельские показания были приправлены крепкими словцами и заряжены праведным негодованием против Комиссии. Это негодование с зеркальной точностью отражало гнев бессчисленных жертв Мэдоффа.
«Отступничество – не просто красивое слово, для Комиссии оно стало руководством к действию, – заявил он. – Комиссия – это три с половиной тысячи безмозглых куриц, которым велено ловить лис. Берни Мэдоффу, как и множеству других аферистов по ценным бумагам, пришлось сдаться самому, потому что куры-дуры не сумели его поймать, даже когда их ткнули носом и показали, куда смотреть».
А сколько было выкрутасов в стиле шпионского триллера!
«Чтобы минимизировать риск раскрытия нашей деятельности и потенциальную угрозу для меня и моей команды, я подавал доклады в Комиссию анонимно, – рассказывал Маркополос членам Комитета. – Мы с моей командой исходили из того, что, если Мэдофф получает сведения о нашей деятельности, он может почуять угрозу и попытается нас задушить».
Раз Мэдоффу грозит пожизненное заключение, утверждал Маркополос, «то ему нечего больше терять» и он может запросто убрать свидетелей обвинения. И добавил: «Все эти девять лет каждый из нас боялся за свою жизнь всюду, где бы ни находился».
Эти драматические разоблачения удлинили список не заданных Маркополосу вопросов: если он убежден, что Мэдофф опасный уголовник, отчего не сообщил о нем уголовным правоохранительным органам? Отчего сигналы о мошеннике и потенциальном убийце он упорно посылал в гражданское ведомство, и
Несколько членов Конгресса слегка смутились, особенно когда Маркополос описал, как он надевал латексные перчатки, чтобы подготовить к анонимной пересылке те сведения, которые он так безуспешно пытался всучить Элиоту Спитцеру (в то время генеральному прокурору штата Нью-Йорк) в ходе его визита в Гарвардский университет (Бостон) с лекцией. Никто не задал сам собой напрашивающийся вопрос: отчего было просто не послать ему доклад по почте?
Впрочем, Маркополоса в основном хвалили, ему аплодировали. После чего началась публичная порка Комиссии.
В качестве свидетелей в Конгресс вызвали группу регуляторов, возглавляемую директором отдела Комиссии по правоприменению Линдой Чатмен Томсен. Похоже, люди из Комиссии очень смутно представляли себе, зачем их вызвали: они явились, вооруженные лишь юридическими терминами да туманными намеками на привилегию исполнительной власти не предоставлять суду или законодательному органу конфиденциальной информации.
Финансовый комитет Конгресса не желал и слышать о том, что текущее уголовное следствие и внутреннее расследование генерального инспектора Комиссии делают юридически невозможным оглашение свидетелями многих обстоятельств, хотя в этом свидетели, вероятно, не покривили душой. Члены комитета обстреливали команду Комиссии наводящими вопросами и все больше сердились на уклончивые ответы. Оскорбления, которыми сыпали конгрессмены, красноречиво указывали на их враждебный настрой.
Самое безапелляционное высказывание раздалось из уст конгрессмена-демократа из Нью-Йорка Гэри Л. Акермана: «Мы считали, что враг – мистер Мэдофф, – заявил он выстроившимся перед ним чиновникам Комиссии. – Но я думаю, что враги – это вы все».
В тот же день вновь назначенный председатель Комиссии Мэри Шапиро послала председателю комитета и конгрессмену-республиканцу одного с ним ранга извинительное письмо, пообещав в дальнейшем работать с ними коллегиально.
Но дело было сделано. В свете финансового кризиса сентября 2008 года Конгресс вынес на рассмотрение масштабную реформу регулирования. Провал Комиссии в деле Мэдоффа мог перечеркнуть все достижения, способные оправдать ее независимое существование. И в этом смысле явно прозвучавшие на слушаниях в Конгрессе презрение и досада ничего хорошего не предвещали.
Ирвингу Пикарду с его попытками ускорить рассмотрение исков по убыткам требовалось найти как можно больше инвесторов Мэдоффа и как можно скорее. SIPC уже открыла веб-сайт и горячую линию, и теперь Пикард решил действовать с опережением и искать жертв самолично, а не ждать, когда те к нему явятся. 6 февраля он поручил своим судебным консультантам зарегистрировать и представить в суде по банкротствам открытый для всех документ из тринадцати тысяч имен, обнаруженных в архивах Мэдоффа, в отчетах о состоянии клиентских счетов. В качестве официального документа этот список был доступен всем желающим и вскоре появился в Сети.
«Список Мэдоффа» немедленно стал мировой сенсацией, реестром обманутых звезд и титанов, а также обычных людей, имеющих – или имевших когда-то – счета у Мэдоффа. В Англии газета The Guardian отвела ему важнейшее место. The Wall Street Journal построил карту географической концентрации жертв. New York Times создала онлайновую базу данных с поиском по именам, городу, штату и почтовому индексу. База тут же привлекла невероятное число посетителей. Практически во всех региональных изданиях страны, если не мира, появился очерк о местных жителях, чьи имена значились в «списке Мэдоффа». Некоторые клиентские счета были активны, другие – нет. Некоторые люди из списка утверждали, что никогда не инвестировали в Мэдоффа, а другие признали, что инвестировали.
В числе неожиданностей, обнаружившихся в списке, были имена покойных родителей Айка Соркина, Натана и Розали Соркин из Бока-Ратон (Флорида). В списке также содержалось название исчезнувшей юридической фирмы Squadron, Ellenoff, Plesent & Sheinfeld, партнером которой когда-то был Соркин.
Казалось бы, нелепо: клиент Айка Соркина заманивает в свою финансовую пирамиду его родителей и бывших партнеров-юристов. Но так и было.
В деле, привлекавшем столь пристальное внимание общества, прокурорам следовало быть уверенными в том, что все делается «строго по учебнику». А по учебнику адвокат обвиняемого не должен иметь столь тесной связи с предполагаемыми жертвами обвиняемого. Такой конфликт интересов мог вызвать сомнения в решимости Соркина защищать клиента – и если бы на этом основании Мэдофф подал апелляцию на признание его виновным или на приговор, то у прокуратуры возникли бы проблемы. Закулисно прокуроры стали настаивать на том, чтобы Мэдофф отказался от любого права ссылаться на подобные конфликты интересов при апелляции. Через несколько недель он откажется. Публично.
Возможно, обнародованный список сыграл в этом свою роль. Нет сомнений в том, что он в первую очередь привлек внимание людей, чьи имена в нем значились, и это позволило Пикарду быстро отсеять давно не функционирующие или просто ошибочные клиентские счета. Но для многих испытавших потрясение жертв Мэдоффа такая огласка была равносильна бесцеремонному вторжению в их частную жизнь – и в этом вторжении будут винить Ирвинга Пикарда.
Список охватывал только непосредственных клиентов, а не тех, кто инвестировал через фидер-фонды. Поэтому там не оказалось клиентского счета фонда Herald на имя Уильяма Фокстона – румяного, рыжеволосого отставного майора британской армии.
Как вспоминал его сын Уиллард Фокстон (в фильме, снятом Би-би-си), майор Фокстон всю жизнь храбро служил в горячих точках. В бою он потерял руку и был награжден орденом Британской империи. Позднее он присоединился к гуманитарным миссиям и выступал со свидетельствами против военных преступников. По общему мнению, майор Фокстон был человеком мужественным, порядочным и не терпящим вмешательства в свою частную жизнь.
Разыскания его семьи показали, что Фокстон инвестировал примерно 3 млн долларов в фонды Herald USA и Herald Luxembourg, которые оба были организованы венским Bank Medici примерно в конце 2004 или в начале 2005 года. Он рассчитывал безбедно жить на эти инвестиции после выхода на пенсию в ноябре 2008 года.
Потом Уиллард Фокстон скажет, что его отец и понятия не имел, что был инвестором Мэдоффа. Он считал, что его деньги инвестированы в надежный, диверсифицированный фонд почтенного австрийского банка.
В начале февраля майор Фокстон сообщил сыну, что у него имеются разногласия с банком на предмет инвестиций. Затем его сын получил электронное письмо: «Дорогой Уилл, я буду краток. У меня были кое-какие, а фактически все деньги в двух хедж-фондах, Herald USA и Herald Luxembourg, инвестировавших в Австрии. Сейчас я обнаружил, что офис закрыт, а деньги были инвестированы в хедж-фонды финансовой пирамиды Мэдоффа. Я потерял все. Теперь я раздумываю, объявлять себя банкротом или нет. Чувствую себя довольно паршиво, подавлен. Пока это все».
Десятого февраля Фокстон принес в небольшой закрытый сквер рядом с домом в Саутхемптоне армейский пистолет. Он лег на деревянную скамью под деревом с облетевшими листьями и застрелился.Обычно SIPC не проводит «встреч кредиторов» в делах о банкротстве. Но в этом деле не было ничего обычного, а Кодекс о банкротстве позволяет проведение таких информационных встреч. Так что Ирвинг Пикард и Дэвид Шиэн решили, что проведут встречу, только не кредиторов, а клиентов-инвесторов. Собрание назначили на среду 20 февраля.
Рано утром у Старой таможни – классического здания с колоннами, где располагается манхэттенский федеральный (округа Нижний Манхэттен) суд по банкротствам, собралась очередь из инвесторов. Некоторые жертвы по-прежнему надеялись, что нашлись остатки тех 64,8 млрд долларов, которые, как считали они всего несколько месяцев назад, имелись у них.
Вскоре после десяти часов утра Пикард и Шиэн прошли на пустую сцену конференц-зала и сели за металлический складной стол вместе со старшим юристом SIPC по имени Кевин Белл, высоким, молчаливым, с характерной армейской стрижкой серо-стальных волос. На столе и по обеим сторонам зала у сцены были установлены микрофоны.
Аудитория, собравшаяся в зале, была многочисленна и разнообразна: одни в свитерах и фланелевых рубашках, другие в костюмах с дорогими галстуками. Многие рассказывали журналистам о трудностях, которые испытывают они и их семьи с момента ареста Мэдоффа, и гневались на федеральных регуляторов, которым не удалось защитить их от преступления Мэдоффа.
Открывая встречу, Пикард разъяснил, что они с Шиэном кратко проинформируют инвесторов, а затем ответят на их вопросы.
«Существуют два основных правила, – сказал Пикард. – Первое: это дело, как вы знаете, затрагивает преступление, поэтому мы действуем с места преступления».
И рассказал, что, хотя они с командой и работают вместе с федеральными прокурорами, агентами ФБР и следователями Комиссии по ценным бумагам и биржам, «существует предел того, о чем нам можно говорить». Он попросил инвесторов «проявлять уважение к правовой системе, чтобы она сделала свое дело».
Его формулировки были подробны и юридически точны, но, возможно, слишком профессиональны для не самых квалифицированных инвесторов в зале. Он объяснил, что жертвам уплатят из двух источников: из авансовых выплат SIPC и из любых активов, которые корпорация сумеет вернуть в состав имущества, что займет «определенное время. Сейчас мы не можем даже предположительно сказать, какое именно».
Он обсудил возможность продажи маркетмейкерской фирмы Мэдоффа в пользу инвесторов. Он рассказал, что нанял консультанта, чтобы воспользоваться его советами по продаже графики Роя Лихтенстайна и других предметов искусства, обнаруженных в офисных помещениях. Он нанял и других консультантов для восстановления и оцифровывания отчетов о состоянии клиентских счетов, и эту гигантскую работу следовало проделать до того, как приступить к выплатам по клиентским претензиям. Дел было еще невпроворот.
В следующие четыре месяца с фамильного письменного стола из капа в кабинете Пикарда в Рокфеллер-центре раскрутится торнадо юридических действий.
Он разошлет более 230 повесток с вызовом свидетелей, чтобы приобщить их показания к материалам дел, открытых на Багамах и Бермудах, на островах Британской Виргинии и на Кайманах, во Франции, Великобритании, Ирландии, Люксембурге, Испании и Швейцарии.
Он будет выцарапывать активы везде, где только их найдет, начиная, естественно, с тех, что лежали на поверхности. Он заключит сложную сделку продажи маркетмейкерского бизнеса Мэдоффа. Он закроет все брокерские и банковские счета фирмы, сняв с них около 37 млн долларов, и уладит все незавершенные сделки с ценными бумагами на более чем 297 млн долларов. Его команда продаст долю фирмы Мэдоффа в небольшой чартерной авиакомпании. Он продаст оставшиеся у фирмы билеты на матчи New York Knicks и New York Rangers, а билеты на игры New York Mets 2009 года продаст с аукциона.
Ни одна мелочь не будет оставлена без внимания. Пикард отменит страховые полисы, премии по которым составят около 234 тыс. долларов. Он порекомендует политикам и благотворительным учреждениям вернуть почти 145 тыс. долларов пожертвований, полученных ими от признанного ныне преступником жертвователя. Он обратит в деньги – более 200 тыс. долларов – долю фирмы в DTCC, центральной расчетно-клиринговой палате Уолл-стрит. Как только поступит разрешение от ФБР, он отменит арендные выплаты на все офисные площади, кроме семнадцатого этажа «Помады». Он аннулирует даже подписку фирмы на журналы, членства в клубах и лизинг транспортных средств, собрав в результате еще 54 тыс. долларов.
На эти планы он едва намекнул, когда говорил с жертвами Мэдоффа 20 февраля. Но на той встрече он твердо пообещал, что SIPC, финансируемая Уолл-стрит, оплатит все относящиеся к делу расходы, включая его собственные и счета его юридической фирмы. Несмотря на широко разошедшиеся сообщения об обратном, пояснил он, ни один из счетов конкурсного управляющего не будет оплачен из активов, предназначенных для жертв, как это было бы в случае «обычного» банкротства. Все счета юристов и другие затраты на данную ликвидацию оплачиваются SIPC, а жертвам не стоят ни гроша.
Месяцем позже в новостях появились неверные сообщения о том, что Пикарду как конкурсному управляющему предоставили право на 3 % активов, которые он вернет по суду. Такое правило действительно записано в федеральном Кодексе о банкротстве, но для дел SIPC оно не применялось. Мало того, Пикард и его юридическая фирма представили свои счета SIPC, которая немного поторговалась и послала их председательствующему судье для окончательного решения. Затем SIPC их оплатила из членских взносов, взимаемых с фирм Уолл-стрит. Сумма, о которой идет речь, не имеет отношения к тому, сколько Пикард вернул от тех, кого преследовал в судебном порядке.
Но отмыться до конца ему так и не удалось. Даже спустя три года некоторые из рассерженных жертв все еще будут выступать против «трехпроцентного гонорара» Пикарда и оспаривать любой выставленный им счет на том основании, что он получает деньги, которые иначе отошли
Возможно, первым сигналом грядущих недоразумений по линии общения с жертвами стало то, что о самом своем потрясающем открытии Пикард сообщил на этой встрече как бы между прочим, в ходе довольно путаных рассуждений о сроках исполнения претензий.
Некоторые юристы говорили своим клиентам, что их претензии должны быть приняты к исполнению к 4 марта, тогда как Пикард сказал, что единственно разумный крайний срок – 2 июля 2009 года, спустя шесть месяцев после того, как инвесторам было разослано официальное уведомление о банкротстве. Крайний срок 4 марта, объяснил он, приложим только к тем делам SIPC, в которых инвесторы выбирают возмещение в виде реальных акций, а не денежную стоимость ценных бумаг на их клиентском счете.
Крайний срок 4 марта не относится к жертвам Мэдоффа, разъяснил он, потому что (как подтвердит его команда, подняв документы за последние тринадцать лет) на их счета не приобреталось никаких акций. Поэтому для них уместным сроком принятия претензий к исполнению может быть только 2 июля.
Тут впору вспомнить жестокую старую шутку о том, как сержант в учебке сообщает рядовому о смерти в его семье: «У кого родители живы, шаг вперед. Не торопись, рядовой Джонс».
Все, кто считает, что на его клиентском счету осталось по крайней мере несколько голубых фишек или немного наличных, шаг вперед. Эй, вы все, не торопитесь!
«Это значит, что ради удовлетворения исков мы не будем опираться на выписки по счетам от 30 ноября, рапортующие о наличии у вас ценных бумаг, – заявил Пикард. – В нашем случае мы собираемся смотреть на движение денег на счет и со счета».
Новостные заголовки следующего дня разнесли известие, что команда Пикарда изучила все имеющиеся документы с 1995 года (и некоторые датированные 1993 годом) и не нашла доказательств, что Мэдофф вообще когда-либо покупал для клиентов ценные бумаги.
Это была финансовая пирамида в чистом виде – самая масштабная афера в финансовой истории, но тем не менее, по сути, классическая пирамида, где грабили Петра, чтобы заплатить Павлу. А когда имеешь дело с пирамидой, и Пикард прекрасно это понимал, есть четкие правила – правила, никакого отношения не имеющие к последним выпискам по счетам, которыми набиты сумки и портфели, стоящие рядом со стульями в этом враждебно настроенном зале.
Многие жертвы с этим не согласились – и не согласятся никогда.Через две с половиной недели, во вторник 10 марта, у северного входа в здание манхэттенского федерального суда на Ворт-стрит на Манхэттене остановился серебристый седан. Боковая от Фоли-сквер улица была тесно заставлена фургонами со спутниковыми антеннами и телекамерами. У металлических заграждений, образующих коридор от автомобиля к входу в здание, толпились телеоператоры.
Охранник помог Берни Мэдоффу выбраться с заднего сиденья автомобиля и поспешно повел его к зданию суда. Со всех сторон за ними наблюдали судебные приставы, чьи бдительные глаза обшаривали толпу, в то время как Мэдофф неотрывно смотрел куда-то вниз и чуть вбок. Он был словно этюд в серых тонах – мягкий темно-серый костюм, сизый вязаный галстук. Виски обрамляли зачесанные назад серебристые волосы. Серое, пустое лицо.
Незадолго до того, как пробило три часа дня, его препроводили через боковую дверь в зал похожего на подростка судьи Денни Чина, которому было за пятьдесят. Судья Чин, родившийся в Гонконге и выросший в Нью-Йорке, был первым американским судьей китайского происхождения, назначенным в федеральный суд Манхэттена. Дело Мэдоффа он получил по жребию, и сейчас Мэдофф предстал перед ним впервые.
За столом возле стоявшего на возвышении кресла судьи Чина ждали прокурор Марк Литт, его коллега Лиза Барони и специальный агент ФБР Тед Качиоппи, который арестовал Мэдоффа три месяца назад.
К сидящим за тесным столом защитникам Мэдоффа присоединился новый юрист Питер Чавкин. Чавкин, жилистый и настороженный, был очень похож на лас-вегасского магната Стива Уинна, за тем исключением, что сегодня он был мрачен и неулыбчив.
Чавкин явился, чтобы заверить судью Чина в том, что Мэдоффа объективно информировали о конфликте интересов, с которым столкнулся Айк Соркин и который заключался не только в инвестициях родителей Соркина в пирамиду Мэдоффа и в его связях с прежней юридической фирмой, но и в том, что в 1992 году он представлял партнерство Avellino & Bienes.
Соркин от имени Мэдоффа со дня его ареста вел переговоры с обвинением. В прошлую пятницу, 6 марта, судью уведомили о том, что Мэдофф отказался читать целиком обвинительный акт и ему будет предъявлено только более сжатое обвинительное заключение. Этот отказ был первым признаком того, что Мэдофф, скорее всего, еще до суда признает себя виновным.
Но вначале судье Чину требовалось увериться в том, что конфликт интересов Соркина не приведет в дальнейшем к осложнениям и не будет использован Мэдоффом в качестве козыря для успешной апелляции.
Мэдоффа привели к присяге, и судья Чин начал его опрашивать на предмет конфликта интересов, неоднократно задавая один и тот же вопрос в разных вариантах: понимает ли мистер Мэдофф, что у него есть право на адвоката, у которого нет конфликта интересов или конфликтов лояльности? Понимает. И, несмотря на это, он желает оставить своим адвокатом мистера Соркина? Желает. А понимает ли он, что он тем самым отказывается от права ссылаться на эти конфликты при обжаловании любого аспекта этого дела? Понимает.
Судья Чин был удовлетворен: Мэдофф сознательно отказался воспользоваться своим правом сменить адвокатов. Затем он быстро провел обвиняемого через этапы, связанные с его отказом знакомиться с обвинительным актом и с определением объема возмещения вмененного ему ущерба.
В заключение он взорвал бомбу.
– Вправе ли мы ожидать, что мистер Мэдофф в четверг признает себя виновным по предъявленному обвинительному заключению? – спросил судья.
– Полагаю, для такого ожидания есть все основания, ваша честь, – негромко ответил Айк Соркин.
– И это касается всех одиннадцати пунктов обвинительного заключения?
– Да, ваша честь.
Никто из заполнивших зал суда не читал обвинений и не знал об ожидаемом признании обвиняемым своей вины. Судья Чин попросил Марка Литта сделать подробный обзор пунктов обвинения, касающихся мошенничества.
– Да, ваша честь, с превеликим удовольствием, – ответил Литт. – Это: мошенничество с ценными бумагами, мошенничество при консультациях по инвестициям, мошенничество с использованием почтовых отправлений, мошенничество с использованием электронных средств связи, три пункта обвинения в отмывании денег, фальшивые выписки по счетам, лжесвидетельство, представление фальшивых отчетов в Комиссию по ценным бумагам и биржам и присвоение средств из корпоративного пенсионного плана. – И добавил: – Сделка между сторонами о досудебном признании обвиняемым своей вины не заключена.
Судья Чин поспешил дожать его:
– И это означает, что если мистер Мэдофф пожелает в четверг сделать признание вины, то, с точки зрения государственного обвинения, он должен признать себя виновным по всем пунктам обвинительного заключения?
Литт ответил:
– Верно.
Судья откинулся в кресле, не сводя глаз с Литта.
– Хорошо, не скажете ли нам, каков максимально возможный суммарный срок заключения по всем одиннадцати пунктам?
– Суммарно – сто пятьдесят лет, – последовал ответ прокурора.
Через два дня у здания федерального суда еще до рассвета собрались сотни жертв Мэдоффа, желающих попасть в зал судьи Чина на двадцать четвертом этаже. На втором этаже по такому случаю оборудовали просторное помещение, где на телеэкраны предполагалось в реальном времени транслировать слушания.
Были приняты усиленные меры безопасности. Близлежащие улицы оказались запружены телекамерами, фургонами с оборудованием для спутниковой трансляции, журналистами и операторами. В небе кружили вертолеты, следившие за продвижением внедорожника Мэдоффа от самого его дома.
Когда наконец открыли зал суда, испачканные цветными мелками художники-репортеры, вцепившись в огромные планшеты, заняли первый ряд скамьи присяжных. За ними теснились газетчики.
В 9.36 утра прокуроры Марк Литт и Лиза Барони заняли места за столом, ближайшим к судье Чину. Литт был в темно-синем костюме и белой рубашке с крапчатым галстуком бордового цвета. Барони – в черной юбке и жакете, свои негустые русые волосы она зачесала назад и подколола. К прокурорам присоединились Тед Качиоппи, его начальник Кейт Келли (руководитель оперативной группы ФБР по делу Мэдоффа) и еще два агента ФБР в офисных костюмах.
В 9.47 в отсек зала суда для обвиняемых против скамьи присяжных вошли Берни Мэдофф и Айк Соркин. Мэдофф был в сером, как и во вторник. Только сегодня на нем не было часов и обручального кольца.
Команда защиты была в полном сборе. Мэдофф сидел в центре, между убеленным сединами Соркином и молодым темноволосым Мауро Вулфом, спокойно и неподвижно, сложив руки на коленях. Соркин установил перед своим клиентом микрофон и показал, как его включать и выключать.
В 10.00 в зал быстро вошел судья Чин в мантии и занял свое место. Суд представили, а затем Мэдоффа привели к присяге.
– Мистер Мэдофф, – обратился к нему судья Чин, – понимаете ли вы, что находитесь под присягой и, если в ответ на мой вопрос скажете неправду, ваши слова могут быть использованы против вас и повлечь за собой новое обвинение в лжесвидетельствовании или даче ложных показаний?
Мэдофф тихо подтвердил:
– Да. Понимаю.
– Постарайтесь говорить громче, чтобы я вас слышал, – сказал судья Чин.
Мэдофф повторил погромче:
– Да, понимаю.
Соркин попросил дежурного клерка принести воды.
После нескольких предварительных замечаний судья Чин напомнил Мэдоффу, что он отказался от своего права на ознакомление с официальным обвинительным актом и согласился удовлетвориться менее детальным обвинительным заключением, излагающим выдвинутые против него обвинения.
– Все верно? – осведомился судья.
– Да.
– И каков ваш ответ на обвинительное заключение, «виновен» или «невиновен»?
Мэдофф ответил:
– Виновен.
Правительственные юристы описали обвинения, что заняло некоторое время.
Наконец судья Чин сказал:
– Мистер Мэдофф, опишите ваши действия.
Соркин встал рядом с Мэдоффом. Тот развернул напечатанное заявление и начал его зачитывать, чуть запнувшись на официальном названии своей фирмы.
– Ваша честь, на протяжении многих лет вплоть до моего ареста 11 декабря 2008 года я управлял финансовой пирамидой, частично использовав для этого мой инвестиционно-консалтинговый бизнес, фирму Bernard L. Madoff Securities LLC… Я действительно благодарен за возможность публично рассказать о моих преступлениях, о которых я глубоко сожалею и которых стыжусь. Я сознавал, что поступаю дурно, а если называть вещи своими именами, – совершаю преступление. Когда я начинал аферу, я верил, что вскоре прекращу ее, выйду из нее сам и выведу своих клиентов. Однако это оказалось непросто, а в конечном счете и невозможно, и с годами я понял, что меня неизбежно ждет арест и рано или поздно настанет этот, сегодняшний, день. – Он говорил бесстрастно, не теряя самообладания. – Я с болью сознаю, что глубоко ранил многих, очень многих людей, включая членов моей семьи, моих ближайших друзей, деловых партнеров и тысячи клиентов, отдавших мне свои деньги. У меня нет слов, чтобы выразить, как глубоко я сожалею о содеянном. Здесь я затем, чтобы принять ответственность за то, что совершил, чтобы признать свою вину.
Хотя Мэдофф взялся чистосердечно объяснить, как вел и как скрывал свою аферу, его показания местами были далеки от истины.
– Сегодня я хочу подчеркнуть, что, хотя мой инвестиционно-консалтинговый бизнес – орудие моего преступления – был частью фирмы Bernard L. Madoff Securities LLC, другие направления деятельности моей фирмы, то есть собственный трейдинг и маркетмейкинг, были во всех отношениях законны, прибыльны и успешны… Насколько я помню, моя афера началась в начале 1990-х годов…
Он единолично отдавал распоряжения производить и рассылать клиентам фальшивые документы и гонял деньги между Нью-Йорком и Лондоном, чтобы создать иллюзию трейдинговой активности, сообщил он.
Некоторые из этих утверждений (о финансовом благополучии его фирмы, о дате начала мошенничества) так и останутся в тумане сомнений. Другие, вроде заверений о том, что он действовал в одиночку, вскоре разоблачат как прямую ложь.
Когда Мэдофф завершил описание собственного преступления и сел, судья Чин повернулся к Литту:
– Считает ли государственное обвинение, что признания мистера Мэдоффа охватывают все пункты предъявленного ему обвинения?
– Да, ваша честь, – отвечал Литт. – Обвинение не во всем согласно с предложенным описанием поведения обвиняемого. Однако обвинение считает, что его признание охватывает все пункты предъявленных ему обвинений.
Обвинители знали, что Фрэнк Дипаскали уже ведет переговоры о том, чтобы признать вину и назвать имена. И все же Литт пока не мог публично оспаривать заявление Мэдоффа о том, что он будто бы совершил свое преступление в одиночку. Несмотря на эту очевидную ложь, было бы глупо тратить время и силы, чтобы уличить Мэдоффа в даче ложных показаний, учитывая, сколько дел еще впереди.
Изложенная Мэдоффом версия преступления преследовала очевидную цель – выгородить его сотрудников и по возможности сохранить состояние семьи, так как обвинение не могло посягнуть на имущество, нажитое до начала аферы. Он поклялся говорить правду, но вместо этого ясно продемонстрировал намерение взять всю вину на себя и утаить своих сообщников.
Когда жертвам Мэдоффа предоставили возможность высказаться, некто Джордж Ниренберг принялся с жаром настаивать на том, что Мэдоффа должны обвинить в заговоре, – совершенно очевидно, что он не мог в одиночку обеспечить весь объем фальшивой документации. Морин Эбел, вдова, потерявшая все сбережения, призвала судью лишить Мэдоффа права до суда признать вину и заставить его пройти судебное разбирательство, с тем чтобы «все лучше поняли глобальный масштаб этого чудовищного преступления».
Судья предложил Марку Литту ответить на заявления жертв, и тот, взяв минуту на раздумья, произнес:
– Думаю, обвинение ограничится тем, что скажет: расследование продолжается. Продолжается непрерывно. Задействованы большие ресурсы, прикладываются большие усилия как по розыску имущества, так и по поиску всех тех, кто может быть причастен к этой афере.