Чародей лжи
Шрифт:
«Проигравшие вчистую» были менее склонны к публичным выступлениям. Они нашли молчание не столь ранящим – все-таки Ирвинг Пикард и Дэвид Шиэн вели их бой, и они не хотели подставляться под атаки более шумных «вчистую выигравших». Но так как никто не выступал публично от имени «вчистую проигравших», то сторонников подхода, основанного на анализе денежных потоков, кроме Пикарда и Шиэна, не было видно.
14. За грехи отца
Незадолго до трех часов дня среды 17 июня 2009 года генеральный контролер Комиссии по ценным бумагам и биржам Х. Дэвид Котц, невысокий и подвижный темноволосый человек с глубоко посаженными
Они пришли расспросить Берни Мэдоффа о том, каким образом он более десятилетия ускользал от десятков следователей Комиссии.
В исправительном центре – попросту говоря тюрьме – им указали небольшое помещение для свиданий, обставленное лишь несколькими стульями и не имеющее даже стола, где к ним присоединились Айк Соркин и его коллега Николь Дебелло.
После короткого ожидания вошел Мэдофф в сопровождении охранника, который освободил его от наручников. Несмотря на три месяца в тюрьме, он, если не считать тюремной униформы, выглядел почти так же, как в новостных выпусках и тематических телепередачах последних шести месяцев.
Котц попросил его принести свидетельскую клятву, но Мэдофф отказался. Когда Соркин напомнил, что он обязался «говорить правду», он просто кивнул.
Мэдофф тут же захотел прояснить некоторые вопросы. Он заявил, что прокуратура и Ирвинг Пикард неверно поняли кое-что из сказанного им на декабрьской встрече, когда они обсуждали отказ от обвинения. «Ходит много ложной информации» о деле, начал он, поспешно добавив: «Я не говорю, что я невиновен».
Затем он пустился излагать историю, сплетенную из правды и лжи, о том, что якобы произошло на самом деле, позволив Котцу узнать из первых уст, как он годами вертел юристами Комиссии.
Он утверждал, будто все, что он рассказывал Комиссии о своей стратегии опционной торговли – «конверсии с разделением страйка» – и о компьютерных алгоритмах, было чистой правдой: в начале своей брокерской деятельности он в самом деле с успехом покупал и продавал акции и опционы. «Тут надо нутром чуять, хотя теперь у нас и есть искусственный интеллект, – продолжал он. – Это сочетание новейшей технологии и интуиции трейдера, а я был хорошим трейдером». Он повторил то, что говорил в суде: что афера началась в начале 1990-х как временная мера. «Я набрал обязательств на слишком большую сумму, и стратегия забуксовала, – говорил он Котцу, пересыпая свою речь биржевым жаргоном и переплетая выдумку с правдой. – У меня был европейский банк, я исполнял прямые конверсии, а они делали обратные… Я думал, что справлюсь».
Когда же прибыли снизились, говорил он, «Я подумал: ладно, я просто сгенерирую эти [фальшивые] сделки, а потом рынок придет в порядок и я отыграю назад. Но этого не произошло. Это была моя ошибка. Надо было примириться с потерей пары сотен миллионов и смотать удочки».
В почти сюрреальной манере Мэдофф продолжал уверять Котца – дословно, – что инвестиционная стратегия, которую он якобы применял все эти годы, работала и была настоящей и «не такой уж экзотичной». Крупные фирмы Уолл-стрит могут сколько угодно уверять, что видели его насквозь, но в числе его клиентов было несколько бывших высших руководителей Merrill Lynch и Morgan Stanley, сказал он – и это была чистая правда.
«Люди, более чем достойные
Относительно провальных попыток Комиссии поймать его он отозвался учтиво, но убийственно: «Вероятно, все сводится к слабому финансированию».
Мэдофф ответил и на другие вопросы Котца. В мае 2006 года он, свидетельствуя перед Комиссией, не консультировался с адвокатом, полагая, что отсутствие адвоката убедит всех, что ему нечего скрывать. К тому же он за себя не беспокоился. «У меня на все были ответы, – говорил он. – Концы с концами сходились».
И, нет-нет, он не встревожился, когда в начале 2006 года опросили и Фрэнка Дипаскали, сказал он, как всегда легко солгав: «Он к тому же вообще не знал ни о каких нарушениях». И, нет-нет, он никогда не подделывал документов DTCC для того, чтобы предъявить их Комиссии. Более того, он настаивал, что следователи Комиссии, разбиравшие в 1992 году дело Avellino & Bienes, убедились, что его сделки были настоящими. Он и сам понятия не имел, что у этих двоих «были тысячи клиентов».
Мнение Мэдоффа, которое, по-видимому, складывалось по мере того, как он отвечал на вопросы Котца, состояло в том, что неослабное внимание Комиссии к преступлению, которого он не совершал, ослепило ее в отношении преступления, которое он совершил. Иными словами, они легко могли бы его поймать. Они «задали все правильные вопросы и все же зациклились на торговле с опережением», сказал он. И добавил: «Им в Комиссии и в голову не приходило, что это финансовая пирамида». Даже выяснив номер его счета в расчетной палате DTCC, Комиссия не удосужилась проверить, есть ли на нем ценные бумаги, показанные на выписках с клиентских счетов.
«Это первое, что делают, когда ищут финансовую пирамиду», – заявил он Котцу. Мэдоффа это изумило. Он тогда подумал: «В конце концов, я легко отделался».
В один из редких моментов задумчивости Мэдофф заметил: «Я сам себя загнал в ужасное положение. Это кошмар». До тех пор деловой и собранный, он на миг утратил самообладание, раздумывая о «сущем аде», с которым столкнулась его семья: «Это трагедия, это кошмар». Но вскоре уверенность к нему вернулась, и он принялся уверять, что сделал для отрасли много хорошего – до того, как совершил преступление. «Помимо того, что люди потеряли деньги, хуже всего, на мой взгляд, то, что я отбросил отрасль назад», – сказал он.
К этому моменту Котц начал задаваться вопросом, знает ли сам Мэдофф, где у него проходит граница между правдой и ложью. Один из диалогов этого дня останется в его памяти и месяцы спустя, четко и выразительно.
Подделывали ли вы документы, чтобы представить их Комиссии?
Нет, отвечал Мэдофф почти оскорбленно. И сказал, что представил Комиссии те же документы, что и клиентам.
Но разве эти выписки по клиентским счетам не были фальшивыми?
Нет, не были. Мэдофф сделал паузу секунд в тридцать, прежде чем сделать крохотный поклон в сторону реальности.