Человек в лабиpинте
Шрифт:
– Я же просил - переменим тему.
– Допустим, что она все-таки верна, - принялся рассуждать Мюллер. Что, если я вернусь на Землю, меня, может быть, и вылечат. Так знай: меня это не интересует, даже если бы была гарантия. Я видел людей Земли такими, какими они есть в действительности. Они топтали меня, упавшего. Нет, игра кончилась, Нед. Они смердят. Воняют. Смакуют мое несчастье.
– Ничего подобного!
– Что ты можешь знать? Ты тогда был ребенком, еще более наивным детенышем, чем ты сейчас. Они относились ко мне как к мрази, поскольку я демонстрировал им тайны глубин их самих. Отражение
Выражения их глаз, улыбки, боязливые улыбки, стремления оказаться подальше. "Да, господин Мюллер. Разумеется, господин Мюллер. Только не подходите ближе". Сынок, приходи сюда как-нибудь ночью, и я покажу тебе созвездия такими, как они видны с Лемноса. Я назвал их по-своему. Там есть "Нож"... Одно из них. Он длинный, острый. Направленный прямо в позвоночник. И есть "Стрела". Есть "Череп" и "Жаба". Эти два соединяются. Одна и та же звезда светит во лбу "Жабы" и в левой глазнице "Черепа". И звезда эта - Солнце, друг мой. Солнце Земли. Мерзкая, крохотная звездочка, желтоватая как понос. И на ее планетах множество созданий, которые разливаются по Вселенной, как моча.
– Могу я сказать кое-что такое, что могло бы тебя обидеть?– спросил Раулинс.
– Ты меня обидеть не в состоянии. Но попробуй.
– Я думаю, что у тебя деформированное мировоззрение. За все эти проведенные тут годы ты утратил перспективу.
– Нет. Именно здесь я научился смотреть надлежащим образом.
– Ты ставишь человечеству упрек в том, что оно состоит из людей и значит, не легко иметь дело с кем-то вроде тебя. Если бы мы поменялись местами, ты бы понял. Пребывание рядом с тобой вызывает боль. Боль! Даже в эту минуту я немного поближе ощущаю ее каждым своим нервом. Будь я намного поближе к тебе - я бы разрыдался. Ты не можешь потребовать, чтобы люди моментально приспосабливались к тебе. Даже твоим любимым понадобилось бы...
– У меня не было никаких любимых.
– Ведь ты же был женат.
– Это все кончилось.
– Ну, любовницы.
– Ни одна из них не могла меня вынести, когда я вернулся.
– Друзья.
– Разбежались, - сказал Мюллер.– Только пятки засверкали.
– Ты не давал им времени.
– Я им дал достаточно времени.
– Нет, - убежденно возразил Раулинс. Он не мог больше вынести и вскочил со скамьи.– А теперь я скажу тебе кое-что такое, что тебе и вправду покажется неприятным, Дик. Мне очень жаль, но я должен.
– Все, что ты сказал, это бредни на манер тех, каких я наслушался в университете. Наивность студента со второго курса. Этот мир достоин сожаленья, повторяешь ты. Мерзкий, мерзкий. Ты видел, каково человечество в действительности, и не желаешь иметь с ним дела. Каждый так говорит, когда ему восемнадцать лет. Но это проходит. Мы психически организуемся и видим, что Вселенная достаточно приятное место, и что все люди стараются, как могут... Да, мы не совершенны, но мы и не чудовища. Когда тебе восемнадцать лет, у тебя нет права на такие высказывания. Я же получил это право давным-давно. Я пришел к ненависти трудной и долгой дорогой.
– Тогда почему ты остался при
– Не забуду. И не прощу.
Мюллер поморщился. Неожиданно он испытал страх, что весь задрожал. А если это правда? Если существует способ исцеления? Покинуть Лемнос? Что-то я расстроился. Парнишка прав: веду себя как студент-второкурсник. Не иначе. Неужели я такой мизантроп? Нет. Это он меня вынудил. Спора ради. И теперь тешится своей победой. Но ведь лечение наверняка невозможно. Ловко парень смог преподать: вру мол, хотя и сам не знаю зачем. Он хочет поймать меня в какую-то ловушку, заманить на их корабль. А если он не лжет? Почему бы мне и не вернуться на Землю? Мюллер с трудом дал себе на это ответ. Это страх сдерживает. Вновь увидеть эти миллиарды людей... Броситься в круговерть жизни... Девять лет я провел на необитаемом острове и теперь боюсь возвращения.
Его охватило безмерное отчаяние, когда он отдал себе отчет в неприятных, но неоспоримых фактах. Человек, который возжелал стать богом, оказался жалким одиночкой, цепляющимся за свою самоизоляцию, сходящим с ума и презрительно отвергающим помощь. Это невесело, подумал Мюллер. Это весьма невесело.
– Я чувствую, - сказал Раулинс, - как запах твоих мыслей меняется.
– Чувствуешь?
– Ничего конкретного. Ты был такой самоуверенный, непоколебимый. А в эту минуту мне видится что-то вроде... тоски... что-то жалобное...
Мюллер изумился:
– Никто никогда не говорил мне, что способен различать значения излучения. Никто! Мне лишь говорили, что находиться в моем обществе мучительно. Невыносимо.
– Так от чего же ты так растрогался? Это я явственно ощутил. От мыслей о Земле?
– Возможно.
Мюллер снова замкнулся. Сжал зубы. Поднялся и неторопливо подошел к Раулинсу, наблюдая, как тот борется с собой, чтобы не показать тревоги. Затем сказал:
– Не пора ли тебе вернуться к своим археологическим занятиям, Нед? Твои коллеги будут вновь недовольны тобой.
– У меня есть еще немного времени.
– Уже нет. Иди.
Вопреки ясному приказу Чарльза Бордмана Раулинс настоял, чтобы вернуться прямо в лагерь в зоне "Ф" под тем подтекстом, что он должен доставить новую бутылку напитка, которую он в конце концов все-таки смог выпросить у Мюллера. Бордман хотел выслать кого-нибудь за бутылкой, чтобы избавить его от риска не отдохнув преодолеть силки зоны "Ф". Ему же, однако, нужен был непосредственный контакт. Он чувствовал себя безгранично потрясенным. И знал, что он во все большей и большей растерянности.
Бордмана он застал за обедом. Перед стариком помещалась плита из темного полированного дерева, инкрустированная деревом светлым. В прекрасных керамических сосудах помещались овощи в сахаре, зелень в коньячном соусе, мясные экстракты, пикантные приправы. Бутылка вина темно-сливового цвета возвышалась рядом с его мясистой рукой. Разные загадочные таблетки располагались в углублениях вытянутой пластины из черного стекла. Время от времени Бордман совал одну из них в рот. Достаточно долго он делал вид, что не видит гостя, стоящего у входа в эту часть палатки.