Чемпионы Черноморского флота
Шрифт:
— Вот, какое дело у меня, — начал я свои объяснения, решив зайти издалека. — Слышал ли ты, мудрейший, про кузнеца Исмал-ока с реки Вулан?
— Как не слышать?! Конечно, слышал! Хотел у него кинжал из булата заказать, да убили его.
— Девушка, что со мной приехала, — его племянница. Коченисса.
— Еу! — удивился тамада.
— Убийца ее дяди — в крепости Туапсе.
— Еу!
— Нужно узнать, там он или нет. И скоро ли уедет.
— Убивать пойдет! — догадался старейшина. — Вот почему она в мужской костюм нарядилась!
— То — ее планы. Я не спрашиваю.
Тамада покачал головой. Эх, молодежь, молодежь.
— От меня что хочешь?
— Продай мне русских! Я их в крепость отведу и
— Лекаря не отдам! — тут же обозначил красные линии старейшина. — А этих забирай! По триста рублей серебром!
— Аллаха побойся, почтенный! Где я такие деньги найду!
— У русских! Забери одного. Ему все скажи, чтобы он передал своим. Отведешь к разбитой лодке на берегу и там оставишь. Мы часто так делаем. Но сейчас боимся. Русские злые! Корабли новые пришли. Сразу палить из пушек начнут. Русского в мундире не тронут. Как он договорится, пускай знак подадут. Тогда и сходишь в крепость. Все с русскими генералами обсудишь, а заодно разведаешь, что тебе нужно. Ты не местный, тебя не тронут.
— Толково!
Старейшина довольно усмехнулся себе в бороду.
— Только уговор! Коли от русских денег не будет и один матрос пропадет задаром, отдадите мне одну из своих винтовок.
— Ага! Уже бегу и падаю!
Начался торг. Сошлись на залоге в виде старинной сабли Кочениссы. Девушка безропотно ее отдала.
— Выбирай самого больного, вон того! — старейшина указал на изможденного матроса.
Моряки с тендера «Луч» выглядели краше в гроб кладут. Бледные, измученные, голодные и испуганные. Их загнали в подобие сруба с узким лазом у самой земли. Охраняли строго. Еды давали в обрез. Лишь лекарь, захваченный вместе с ними, мог покидать деревянную тюрьму. От сруба за версту несло нечистотами. По моей просьбе матросам разрешили вылезти наружу.
— Зачем мне больной?! — вызверился я. — А вдруг не дойдет? Хочешь саблю прикарманить?
Старейшина растерялся.
— Выбирай любого!
— Эй, ребята! Кто вдоль берега сможет с версту пройти? — обратился я по-русски.
Моряки молчали. Наряженные в какие-то лохмотья, они совсем не были похожи на бравых матросов.
— К своим хотите?
— Как не хотеть, господин черкес? — отозвался самый смелый. — Пропадаем тут.
Тамада стал меня дергать.
— Зачем с ними не по-нашему говоришь?
— А как я им все объясню?! — я вконец рассвирепел.
Старейшина посмотрел на меня с уважением. Удачного переговорщика Аллах послал. Глядишь, все и сложится. Он довольно потер руки.
Я посадил самого крепкого из моряков на запасного коня и повез его к побережью. Матроса нарядил в чужой рваный морской китель, с боем выцыганенный у аульцев. Он держался в седле плохо, а со мной — настороженно. Мне было не до его страхов. Избавившись от опеки горцев и оставшись наедине в полукилометре от нужного места, начал инструктаж:
— Я не черкес. Поручик Варваци, посланный адмиралом Лазаревым вам на выручку. Кто твой командир?
— Лейтенант Панфилов. Александр Иванович, — с заметным облегчением ответил матрос.
— Слушай и не перебивай. Доберёшься до лагеря и доложишься капитану: так и так, у горцев остались мои товарищи. В аул прибыл лазутчик от Лазарева. Нужно организовать ему встречу с Раевским в лагере. Подадите мне знак. Завтра после утренней «зори» и молитвы холостой выстрел из пушки с батареи у затопленного брига. И пусть выставят крепостной флаг на высоком шесте. Я прибуду на переговоры. Не дай бог, какая сволочь решит меня пулей встретить!
Мы уже ехали по пляжу. Впереди показался обгорелый и разбитый остов тендера.
— Все! С богом! Дальше ты один. Пешочком. Помни: от тебя зависит судьба твоих товарищей!
— И лекаря? Никодима Станиславовича?
— С лекарем сложнее. Буду думать! Ступай себе с богом!
Я поворотил коня, подхватив поводья запасной
Кружным путем поехал обратно, изучая местность. Нашел дорогу к аулу вдоль ручья. Через нечто вроде широкой ложбины между двумя зелеными грядами, густо заросшими каштанами. Наверное, там самая Каштановая щель, про которую говорил тамада. Мой Боливар уверенно цокал по каменистой осыпи.
Уже показались первые сакли. Меня заметили. Мои бодигарды гикнули и понеслись навстречу. Сейчас примутся ругаться, что таскаюсь в одиночку по туапсинским холмам.
Из густых ежевичных кустов раздался тихий свист. Потом меня вдруг окликнул по-русски тонкий детский голосок.
— Дядя! Выкупи и меня!
Я остановил коня. Склонился в седле, будто поправлял что-то в сбруе. Из кустов на меня пялились испуганные детские глазенки.
Глава 9
Вася. Дорога Поти-Тифлис, июль 1838 года.
— Устроили представление! — тихо шипел Руфин, чтобы слышал только Вася. — Еще и предупреждают! Ох, ты ж, жена героя! Тамара Георгиевна! Блестящая женщина! Небось, эта блестящая — на пять пудов. Лошадей не напасешься!
Вася тихо улыбался, слушая брюзжание Дорохова. Ему было, в общем, наплевать. Велено сопроводить? Так тому и быть. Не это же главное! Главное, что в Тифлис!
— Еще и немым пиратом пугают! — Дорохов никак не мог успокоиться. — Меня! Ну, нет! Я такого унижения так не оставлю! Матерь Божья! — тут Дорохов без паузы сменил шипение на восторженный возглас.
Вася очнулся, поднял голову. И сразу понял причину такой резкой смены тона у Дорохова. Впереди уже можно было разглядеть пару, которую им нужно было сопровождать и охранять. Оба — и алжирец, и совсем юная девушка в походном платье — внимательно смотрели на приближающихся мужчин. И эта девушка, которую Алексеев почему-то называл по имени-отчеству, была невыносимо хороша и заслуживала тысячи восторженных восклицаний.
Тех порядка сорока шагов, которые оставались до Тамары и Бахадура, Васе хватило, чтобы и разглядеть в подробностях, и оценить красоту девушки. Сразу отметил её стать. Стояла в четверть оборота, ровно держала спинку. Руки сложила в замке на животе. Длинная тонкая шея, голова в гордой посадке. Черные глаза. Тонкий прямой носик. Легкая улыбка. Взгляд живой с едва заметной, но доброй насмешкой. Идеальные пропорции фигуры. Высокая грудь. Тонкая талия. Вася удивился, когда, оценив все это по скупой солдатской шкале (будто докладывал начальству свои соображения о рельефе местности, будущего поля битвы, и разведданные о враге), неожиданно выдал совсем нехарактерный для себя эпитет «скульптурная красота». Потом порадовался за себя, что так верно определил самую суть достоинств Тамары. Но только внешнюю. Потому что если в холодном мраморе и можно было бы передать в точности все пропорции тела и черты лица, то уж никак нельзя было бы одновременно с этим передать еще и необыкновенную живость Тамариного лица, мягкий блеск её глаз, ровное дыхание, чуть вздымающее её упругую грудь. И уж совсем невозможно было бы передать то стойкое желание, которое сразу возникло при взгляде на девушку: желание просто прикоснуться к ней, чтобы почувствовать панбархат её кожи, пропустить через себя электрический разряд сбивающегося дыхания и нарастающего томления. Не было сейчас у Васи Милова, охальника и любителя пошуровать под юбкой у женского полу, похабных мыслей. Не думал он по обыкновению о задранных к небесам ножках и громких криках. К той девушке, к которой он приближался, такие картинки совсем не липли и вызывали мгновенное отторжение. Он, насмотревшийся за прошедшие недели на самые грязные человеческие испражнения, быть может, просто получил награду от Господа, явившего ему пример абсолютной чистоты и нежности.