Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
А сейчас я усиленно делаю вид, что наслаждаюсь пьяным сном на узком диване в общей комнате на первом этаже в полутемном и затихшем теплом доме. Юля так и не приехала за Игорьком, зато любезно печатно сообщила матери, что задержится по независящим от нее причинам и прибудет в родительское гнездо немного позже. Вскидываю руку и укладываю ладонь себе на нос. Половина одиннадцатого, а верная и порядочная жена, по основному месту работы к тому же любящая мать, совершенно не спешит к маленькому сынишке, которому через день стукнет аж четыре года. Одна двадцать пятая века как никак!
Настораживаюсь,
Я четко слышу, как хлопают автомобильные двери, как чьи-то мягкие шаги прочесывают двор, как кто-то направляется к гостевому домику, как кто-то возится на том крыльце, как кто-то ждет, что кто-то кому-то откроет дверь и следом внутрь войдет. Минуточку! Я пьян, да и алкоголь в моей крови не спешит выветриваться, даже не одна выпитая чашка кофе от абстинентной вялости не спасает, но определенно Свят приехал не один, солдат вернулся с языком и перебежчиком. Он захваченного в плен сюда привез?
«Она?» — вскидываюсь на диване, принимаю вертикальное положение и бешено вращаю верхней половиной тела. — «Там моя Юла или чика все-таки права, а у меня дезориентация и упившееся состояние до единорогов и мохнатых слонов с голубыми глазами и пухлыми румяными щечками, как у глупенького Краснопятова?».
Блядь!
Шатающейся неуверенной походкой подбираюсь к входной двери и, накинув на себя спортивную куртку, высовываю нос в Луною освещенный по-осеннему голый двор.
«Дожил, брат» — подкрадываюсь к жилищу, в котором квартирует Мудрый и застываю перед первой ступенькой крыльца. — «Там чертова возня? Он точно не один. Там она? Там моя Юла?».
Я никогда не изменял жене. Я не подарок, скорее наказание, пыточное орудие, то, с помощью чего приводят в исполнение смертный приговор. У меня много пороков, такое же количество мелких недостатков, но неверности, непостоянства в их числе стопудово нет. Так откуда, черт возьми, у моей старшей дочери взялась эта гниль на нежном сердце? Откуда эта изощренность, эта тяга к аморальному, низменному, скотскому, животному и приземленному?
Она!
Они целуются — им на меня плевать. Как сильно, крепко, тесно, жадно он прижимает женское изящное тело. Святослав вдавливает мою дочь, размазывает Юлю на себе, разминает мышцы, гладит кожу, запускает руку ей под кофту, задирает ткань, одной рукой дергает ее ремень, а второй, обхватив крохотную по сравнению с его ладонью темную женскую головку, удерживает лицо дочери на подходящей высоте, в удобном положении для глубокого и пожирающего поцелуя.
Он!
Он должен уйти. Так не пойдет. Не так я представлял себе дальнейшее развитие событий. Это предательство, это гребаная звериная измена, супружеская неверность, это нож в спину хорошему человеку. Она убийца! Она такая же, такая же… Такая же, как этот Святослав!
— Юля! — прикладываю уже в который раз ступню о полотно входной двери в светелку похоти-разврата. — Юла-а-а! Юла-а-а!
Оглянувшись, замечаю, как на втором этаже в окнах нашей с женой спальни загорается тусклый свет:
«Разбудил? Ну, извини,
Я барабаню. Не стесняюсь и не сдерживаюсь. Хочу, чтобы она поняла:
— Так нельзя, Юла! Открывай, сука, черт бы тебя подрал. Юля!
Дверь открывается, а в проеме, заслоняя внутреннее убранство, стоит набычившийся грозный Свят.
— С дороги! — хриплю ему в лицо. — Юля! — через его огромное плечо визжу. — Иди домой.
Сведенными молитвой и крестом руками она прикрывает оголенную грудь, всхлипывает и за каждым вздохом все ниже опускает голову.
— Иди в дом, я сказал. С дороги, Свят!
— Папочка, — пищит Юла, а Мудрый собою закрывает мне пошленький обзор.
Обратившись взором в сторону, пьяными губами шепчу:
— Что же вы творите, дети? Что же вы творите…
— Я сделал предложение, Сергей Максимович, — внезапно сообщает гад.
— Неправильно, — мотаю головой. — Глупости какие-то! Так не пойдет. Она ведь замужем, Святослав, — не глядя на него, долдоню в сотый раз, а после обращаю на мужское серое лицо глаза. — Услышь меня, сынок! Она занята…
— Я сделал предложение, Сергей Максимович. Поддержите нас, пожалуйста…
Нет! Нет! Нет! Это очередной наркотический приход?
— Иди домой, Смирнова. Выметайся отсюда, кому сказал, — толкаю в грудь козла. — С дороги, сволочь. Дай же ей пройти!
М-м-м! Я никогда не изменял: жене, семье и Родине. И что я, блядь, здесь вижу. Я плохой, ничтожный отец, нездоровый испорченный излишками и вседозволенностью родитель, окончательно не распрощавшийся с игривым детством. Пусть так, но я совсем не узнаю ее. Моя дочь — как будто не моя! Подмена или еще какая-нибудь херня. Потому что Юла не похожа на меня. Она абсолютно не такая! Не такая, как я.
— Она замужем, Святослав, — еще раз говорю.
— Она ответила согласием.
— Что?
— Сказала мне «да», Сергей Максимович.
Горячка, бред, безумство, отходняк, зашквар, страшный сон или все же ерунда?
Лучше бы я сдох в ту зиму, в здешней проруби. На хрена, во имя чего, за что?
— Она замужем. Костя…
— Помогите нам, Сергей Максимович.
— Иди домой, Юла…
Да чтоб меня!
Глава 25
Ошибка
Красивая. Обманчиво высокая. И полураздетая.
Но в то же время слишком гордая. Слегка бесстыжая. И чересчур надменная. Наглая и крайне беспринципная…
Дочь! Дочь! Дочь! Дешевая подстилка, продавшаяся бывшему за примирительный секс. Что это вообще такое было? Прощальное кувыркание в постели, интим по старой дружбе, из жалости, слабости или насильно и по принуждению?
— Ничего не хочешь рассказать? — задаю вопрос, завязав тугим узлом собственные руки и оперевшись задницей о край кухонного стола, напротив которого стоит как будто бы взлохмаченная Юла. — Какое-нибудь оправдание подогнать, например, со слезами мне, как батюшке, тихо исповедаться или покаяться, признаться или повиниться, в жилетку выплакаться, одуматься, а после гордо заявить, что жестоко ошиблась и не туда пошла. «Двери случайно перепутала, папА» — крайне обстоятельный и очень своевременный аргумент и он же результат. Темно ведь было, вот ты…