Чёрный фимиам
Шрифт:
– Тихая вода - есть слезы.
Пальцы длинные и тонкие скользнули по его груди:
– Ты хорошо платить. Ты не бить мой нос. Не делать боль. Нет тихая вода. Все хорошо.
Он подумал, а ведь и правда. Да и заплатил уже.
...Когда он одевался, Нелани лежала на кровати. Темно-коричневая кожа делала старые несвежие простыни белее. Даже как-то будто чище.
– Ты приходить еще?
– спросила девка.
Он покачал головой. Она с сожалением вздохнула:
– Жаль. Хорошо платить. Не делать боль.
Сингур легко отодвинул кровать вместе с лежавшей на ней шлюхой. Нелани вскинулась и рассмеялась.
– Сильный! Как буйвол. Жаль,
* * *
Как свободные люди попадают в рабство? Ну, если исключить все слезливые истории про то, как в бою тяжело раненный и истекающий кровью воин попал в плен, как совершили на мирную деревню набег коварные налетчики, как несчастного сироту продали злобные родственники, как наивную девушку проиграли в кости, похитили, обманули, мучили, издевались... Если опустить все эти слезливые истории, как?
Чаще всего, конечно, по дурости. Потому что дурость собственная она гаже и коварней любого вероломства. Вероломство, это когда тебя кто-то поимеет к собственному удовольствию, пользуясь твоей же наивностью. А дурость - это когда ты поимеешь себя сам. И удовольствия в этом никакого.
Поэтому, если говорить о том, как Сингур попал в рабство, можно было бы, конечно, напустить слез и соплей. Можно. Но зачем? Некоторые вещи прощать нельзя. Даже самому себе. Поэтому перед собой Сингур был честен. Невольничьих "радостей" он хапнул полным хлебалом только из-за собственной дурости.
В ранней юности, конечно, мало кто блещет умом, но не все при этом попадают на невольничий рынок и продаются, как скотина.
Не сказать, что жизнь у него с детства была безоблачная. Не была. Но не была она и совсем уж поганой. Получше, чем у многих, да.
Отца своего Сингур не помнил. Тот умер, когда ему было пять лет. Растил его второй муж матери. Неплохо растил. Почти не бил. Ну, если только подопьет когда. Однажды, правда, сломал ему ребро, но кто не без греха. Ребро зажило, а Сингур навсегда запомнил - к пьяному дураку под руку не суйся. А если суешься, так делай это умеючи.
Поэтому, в душе поблагодарив отчима за жестокую науку, в следующий раз пасынок от кулака увернулся. И в другой, и в третий. А в четвертый ударил сам. Отчиму сломал челюсть, а себе несколько пальцев. И вдруг стало как-то враз понятно: чтобы не быть битым, бей первым. Всеотец, просто-то как! Хотя потом ему от щедрой родительской руки еще прилетало и не раз, ну так это уже была ерунда. Ему тогда было тринадцать. Заживало все быстро.
Отчим гонял мать, гонял пасынка, но дом и ферму держал крепко. Жили они в достатке, ели досыта, хотя и работали, как лошади.
Однажды отчим взял Сингура в город. Пасынку тогда было пятнадцать. Эше - дочери - сравнялось девять. Отчим, к слову говоря, девчонку любил. Во-первых, своя, во-вторых, покладистая, как овечка, в-третьих безъязыкая. Ни слова не говорила.
И вот, значит, город. Поехали. Что-то там купить, что-то продать. Сингуру было неинтересно. Главное - не их деревня. В Лиоссе, конечно, народу, не как в столице, но тоже много. Рынки разные, кабаки, дома удовольствий. По
А потом, одно, другое третье... Что-то купили, что-то продали, остановились на постоялом дворе переночевать. Назавтра ехать обратно. Отчим, конечно, удачную поездку отметил. И Сингуру налил. Вино было кислое. Но в голову дало хорошо. И потянуло на подвиги.
Как водится, батя завалился спать. Пасынку же спать не хотелось. Отдохнуть можно и завтра в дороге или, на худой конец, дома. Поэтому он оставил Эшу на постоялом дворе, а сам ушел. Интересно же. Да и светло еще. Но в городе на все требовались деньги. И в первую очередь на женщин. На них особенно. Денег у Сингура не водилось. И достать их ему тоже было негде. Поэтому он просто ходил и глазел по сторонам. Тут его Эша и догнала. Как она не заплутала - поди пойми. Видать, сразу пошла следом.
Пока брат на нее ругался, уже и завечерело. Отправились назад. Немного поплутали и вышли на площадь.
Там оказалось шумно и людно. Народ стоял, взяв в плотное кольцо двоих дерущихся. Орали, кричали, руками размахивали. Поединочный круг! Сингуру стало интересно. Он протиснулся вперед, втягивая за собой сестру. Той было страшно - все кричат, руками машут, но брат вклинился в толпу и поставил девочку перед собой, чтобы не задели.
Дрались так себе. Без огонька. Смотреть не на что. Отчим и тот, когда в раж входил, месился веселее. Тут же - топтались. И удары вялые. Видно, что берегутся. Обоим бойцам, может, года на три побольше, чем Сингуру. Ходят кругами, приноравливаются, кулаками машут, увертываются, но все медленно, опасливо. Народ уже и кричать устал. А чего кричать? Скука, а не схватка. Один другому давно мог бы нарезать, но уже несколько раз упускал удачный миг, когда противник раскрывался для удара.
Эша подергала брата за руку, мол, пойдем. Он сказал:
– Дай поглядеть. Я тебя с собой не звал. Так что не жалуйся.
Она вздохнула. Личико чумазое. С дороги так и не умылась. Эша была страшненькая. В том возрасте, когда все девчонки, как лягушата: ножки тоненькие, ручки-палочки. Непонятно, откуда у девок потом все вдруг вырастает? Хотя, Эше вряд ли это грозит.
Когда двое бойцов закончили махаться и один другого повалил, Сингур уже хотел протискиваться обратно и искать дорогу к постоялому двору. Но тут объявили, что тот, кто сойдется с победителем, получит десять медных дилермов. Это были неплохие деньги за раз подраться.
И Сингур вскинул руку. Выглядел он старше своих лет. Тяжкий труд на ферме и в поле раздал его в плечах, а ростом парень пошел в отца. Тот высокий был.
Ну, ему махнули. Он вышел. В общем-то, драки тут было на пять ударов. Противник уже устал порядком, да и сам по себе не отличался ловкостью. Медлительный, как улитка. Он ударил трижды и все три раза промахнулся, потому что Сингур оказался быстрее и внимательнее. Ну, тут все просто - он же был отдохнувший. А потом двумя ударами Сингур вбил поединщика в пыль. Так, собственно, всё и закончилось.