Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Иди уже.
Но Валера не двигалась, и Тане было по-прежнему хорошо и удобно лежать на её коленях.
— Да не бойся, не задушу я её.
Тогда Валерины осторожные руки переложили Танину голову на солому, и Валера исчезла, прихватив с собой тепло и уют.
— Хотя неплохая была идея, — пробормотал Антон.
Несколько секунд Таня прислушивалась к треску огня в маленькой буржуйке и, как настоящий снайпер, пыталась уловить, что делает Калужный. Вот он, кажется, встал, солома зашуршала, сделал пару шагов, положил несколько поленьев в огонь, шагнул ещё, оказался
В теплушке было холодно, но почему-то Антон Калужный стоял перед ней в одном кителе, держа бушлат в руках. Выражения лица Таня разобрать не могла, потому что он стоял спиной к буржуйке, так что всё, что она различала — это тёмный силуэт.
— Я, между прочим, прекрасно слышала, что вы хотели меня задушить, — заявила она, чтобы сказать хоть что-то, и тут же закашлялась.
Калужный, как ей показалось, выдохнул с облегчением и сел рядом. Примерно в двух метрах. Таня оглянулась и поняла, что никого, кроме них и Машки, дрыхнувшей в другом конце, в теплушке нет.
— А куда все делись?
— На, будешь? — он протянул Тане обжигающе горячую кружку кипятка, к которой она тут же прильнула руками. — Разбежались кто куда, на рассвете отправляемся.
— А где мы сейчас?
— Батарейная, — коротко отозвался Антон, прислоняясь головой к доскам. Таня попробовала отхлебнуть из кружки, но больно обожгла язык и решила подождать, а значит, и поболтать ещё немного. Обернулась направо, к нему.
Голос у Антона красивый: чуть-чуть осипший от холода, низкий, резковатый и приятный. И профиль красивый, и такой же, пожалуй, как голос, хотя объяснить это сложно: тоже холодный, с резковатым лбом, твёрдой линией губ и подбородка. И всё равно смотреть на него вот так, отогревая руки и чувствуя во всём теле приятное тепло, невыразимо хорошо.
— А где это?
— Почти под Иркутском.
— Ого, как уже далеко, — протянула она, осторожно отхлёбывая кипяток. — Мы уже скоро приедем, да?
— Соловьёва, если тебе скучно, ляг и поспи, — раздражённо, но больше устало огрызнулся он. Таня обиженно замолчала, продолжая дуть на кипяток. Подумаешь, командир нашёлся. Они, между прочим, теперь сами по себе, и он сам по себе, а греется в их теплушке, да ещё и командует. Ну нет, молчать она не будет.
— Я, вообще-то, человек, почему я не могу с вами поговорить?
— Ты — на три четверти состоящая из воды и на четверть из органики автономная разумная система. Молчи и пей.
— Буду болтать вам назло, — заявила она, но именно в этот момент все слова из головы улетучились, поэтому Таня, подобрав под себя ноги, чтобы было теплей, стала молча пить кипяток.
— Перед Нерчинском будет развилка. Твой Красильников пересядет там, — невзначай сказал Антон, не оборачиваясь, и Таня быстро кивнула в знак благодарности.
— Помоги ему, Господи, — прошептала скороговоркой.
— За себя бы лучше помолилась, — вдруг как будто рассердился Калужный, но потом вздохнул и продолжил спокойней: — На Чукотке сейчас нормально. А мы в ад едем.
В
Таня мотнула головой. Глупости. Всё они удержат. Всё будет нормально.
И всё-таки…
Таня посмотрела на яркие искры, взвивающиеся над буржуйкой, поставила кружку на дощатый пол, протянула вперёд ладони и растопырила пальцы, старательно не обращая на Калужного никакого внимания.
Спросить?
Она несколько раз открыла и закрыла рот, будто примеряясь, а потом всё-таки выдала:
— А если меня убьют, будет вам жалко?
И испугалась сама.
Калужный, прихлёбывавший кипяток из другой кружки, вдруг закашлялся, едва не облившись, и обернулся к ней. Таня сжалась в комок под цепким, горячим взглядом. У него в зрачках отражался огонь. Тане, правда, казалось, что не отражался — просто горел.
— Мать твою за ногу, Соловьёва, спятила ты?! — мрачно выплюнул он, ещё раз обжёгши её взглядом из-под бровей.
— Машка спит, — тихо пискнула Таня.
— У меня, блин, сейчас ожог бы в полгруди был! Последние мозги порастеряла, — уже беззлобно выдохнул Антон, ставя кружку на пол.
Таня отвернулась, засовывая озябшие руки подмышки. Конечно, спрашивать было глупо, и о чём она только думала, только из головы всё не шёл один-единственный вопрос: и всё-таки?..
И всё-таки, если это случится? Девчонки будут плакать, мама и папа будут плакать, а Антон Калужный — что будет делать он?
Потому что я не хочу, чтобы ты умирала!
— Извините, — тихо проговорила она. — Не стоило спрашивать.
— Иногда я думаю, вот отец твой — нормальный мужик, в кого ты такая пошла? — пробормотал он.
Таня вздохнула. Нащупала вдруг что-то во внутреннем кармане, рядом с фотографией, осторожно вытащила и увидела Сашкину фенечку. На выпуск было нельзя её повязать, Сидорчук бы оторвал её вместе с Таниной рукой, но теперь-то ничто не мешает Тане носить её.
— Товарищ старший лейтенант, — осторожно позвала она, косясь направо.
— Ну?
— Завяжите мне, пожалуйста.
— Ещё чего, — хмыкнул Антон.
— Я буду молчать до конца ночи, — заверила Таня, и он быстро посмотрел на неё, ухмыльнувшись.
— Я тебе на такой узел завяжу, в жизни не развяжешь. Руку давай.
Таня протянула запястье правой руки, и Антон придвинулся к ней, начал распутывать концы сине-зелёной фенечки. Старательно пытался не касаться Таниной кожи. Наверное, от этого прикосновение вышло таким, что Таня вздрогнула: тёплым, осторожным и до дрожи приятным.