Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Я знаю, что такое деньги.
— Хорошо, что знаешь. Тогда бери их и иди туда, видишь? Это террариум, там водятся всякие змеи, черепахи… — она ещё раз оборачивается на маму. — Хорошо? Ладно? Мы подождём тебя с мамой здесь.
Таня кивает, но ни в какой террариум не идёт. Она останавливается рядом, находит себе нежаркое местечко под крышей и издали смотрит на маму и её тётю, улавливая не до конца понятные ей фразы. Мама почему-то плачет.
— Витя, он… — она всхлипывает, опираясь на тётю и садясь на скамейку. — Он сразу, а Валечка… В реанимации, сказали, но шансов… Сказали,
Тётя, как может, старается успокоить маму, и Таня решает, что не такая уж она противная. Да только мама всё равно плачет, тихо, сотрясаясь всем телом, и Таня не может выдерживать это так долго. Она подходит, мама, отворачиваясь, сразу же начинает высмаркиваться. Тётя неестественно улыбается Тане, но и у неё в глазах стоят слёзы.
— Ну, сходила? Посмотрела? Как там змеи? — весело спрашивает она. Врать запрещается, но сейчас Таня не может оторвать взгляда от трясущихся маминых плеч и поэтому быстро отвечает:
— Длинные и противные. Мам?
— Танюша, — мама решительно разворачивается, и глаза у неё красные-красные. — Танюша, несколько дней тебе придётся пожить у тёти Ани. Хорошо? Мне нужно уехать, но скоро я вернусь и заберу тебя. А пока ты будешь вести себя хорошо и слушаться тётю Аню, договорились? Ладно?
Таня пристально смотрит на маму и очень хочет возразить ей. Но кажется, что стоит маме сказать ещё одно слово — и она расплачется так, что потом уже не успокоишь, так что Таня просто кивает.
И несколько дней живёт с тётей Аней и её противным сыном Васей. Этот Вася, высокий, краснощёкий и рыжеватый, дразнит её, стоит тёте Ане сделать хотя бы шаг за порог. Таня терпит довольно долго, но в конце концов со всей силы даёт ему кулаком по носу, и неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы тётя Аня не забрала её в тот же день.
Только сначала Тане кажется, что они попали в какую-то другую квартиру, потому что, едва зайдя, она видит каких-то незнакомых ей детей. Один, совсем маленький, лежит в коляске, второй, чуть побольше, лысый и толстый, сидит на маминой кровати и машет руками, что-то лопоча. Третья темноволосая девочка лет трёх и вовсе с ногами забралась на Танин стул.
— Мам, — тихо зовёт Таня. — Мам, кто это?
— Танечка! — мама, усталая, замученная и постаревшая лет на пять, обнимает её и садится перед ней на корточки. — Привет, привет, дорогая... Что ты, разве не узнаёшь? Ну? Это ведь твои двоюродные сестрички и братик. Помнишь, мы пару лет назад гостили у тёти Вали? Ты их видела, с ними играла...
— Они теперь будут у нас гостить? — спрашивает Таня, с неодобрением оглядывая этих совершенно незнакомых ей детей.
— Нет... Так случилось... Танюша, теперь они будут у нас жить. И будут называть меня мамой, совсем как ты, а тебя — своей сестричкой. Хорошо? Вот будет здорово, да? Ты ведь хотела сестренку... Ты должна полюбить их, должна постараться, — просит мама, криво улыбаясь. — Это Рита, Вика и Дима. Ты ведь помнишь их... Танюша, хочешь ты ещё в школу?
— Хочу.
— Хорошо. Я договорилась. Пойдёшь в школу с сентября.
Маленькая толстая девочка вдруг начинает хныкать и махать руками, и мама,
— Почему я должна любить их? — спрашивает Таня, но мама не слышит её: она берёт на руки эту девочку и начинает играть с ней, что-то приговаривая.
Таня тихо уходит в свою полупустую комнату. Сначала хочет заплакать, но передумывает, сердито сдвигая брови. Несколько минут бесцельно слоняется по комнате, сжимая губы, а потом останавливается напротив большого зеркала на дверце шкафа.
И смотрит на себя так долго, что начинают болеть глаза. Отходит и подходит ближе, вглядываясь в выражение своего лица и пытаясь понять, что чувствует. Не понимает ровным счётом ничего.
Проходит целых тринадцать лет, но почему-то ничего не меняется. Младший сержант Соловьёва стоит перед большим зеркалом в своём кубрике, застёгивает последнюю пуговицу на вычищенном кителе и пристально вглядывается в собственное отражение.
Тане давно уже не пять лет, и на кону стоит всё, что у неё есть, но она что есть силы всматривается в собственные глаза и всё равно ничегошеньки не может понять. Через десять минут начнётся парад, и он станет последним событием в её жизни здесь, потому что после него — только война.
И ей вдруг становится так страшно, просто до чёртиков страшно всего, что может случиться потом. Таня почти с отчаянием отворачивается от зеркала и жадно оглядывает кубрик, свою кровать, шкафы, занавески, кактусы на окнах, у каждого из которых есть своё имя, и чувствует, что у неё дрожат руки, что она почти готова заплакать.
На подоконнике по-прежнему лежит Машкина старая плетёная сумка, в углу стоит забытая швабра с тряпкой, сделанной из кофты Бондарчук, на Надиной тумбочке лежат забытые конспекты по тактике. И Тане так странно думать, что они, эти девочки, которые ещё недавно списывали друг у друга домашку, пели весёлые песни, умывались ледяной водой, уходят на фронт.
Но в это время, слава Богу, дверь открывается — и Таня видит Дениса. Он всё такой же, что и до Нового Года, только похудел слегка и линия подбородка стала чуть твёрже. Смотрит Денис по-прежнему открыто, правда где-то в самой глубине глаз Таня различает напряжение. Ну ещё бы. Кто же сейчас не переживает?
— Таня, — восклицает он и быстро, легко обнимает её.
Несколько секунд они молчат, стоя совсем близко, и только улыбаются навстречу друг другу. Потому что — ну, что здесь нужно говорить? Таня смотрит и хочет запомнить тоже, ведь он чудесный, этот парень, пусть она и недолго знакома с ним, и снова начинает чувствовать, что вот-вот расплачется, поэтому быстро говорит:
— Ну, как? Как ты, как твои родные?
— Моя тактика выше всяких похвал, и всё благодаря тебе, — заявляет он, и Таня смеётся. — Я серьёзно! Сдал зимнюю сессию на отлично только благодаря твоим объяснениям.
— Очень рада, раз так, — улыбается она.
— Волнуешься?
— Слегка.
— Это понятно, — вздыхает он. Таня снова поворачивается к зеркалу, одёргивает рубашку, поправляет погоны.
— Как я выгляжу? — улыбается.
— Как и всегда прекрасно, — заявляет Денис, и Таня, чуть покраснев, хихикает.