Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Спустя двадцать минут Калужный поставил что-то вариться, а сам ушёл в ванную, прикрыв за собой дверь. Таня, едва не грохнувшись от внезапно подступившей слабости, быстро встала и крадучись подошла к кухонному столу, на котором стояла раскрытая аптечка.
Ей просто нужна какая-нибудь таблетка, потому что так плохо она не чувствовала себя давно. Ну, что тут у него? Бинт, вата, жгут, перекись, пантенол. Гексорал? Нет, наверное, если и поможет, то только от горла. Ох, корвалол-то ему зачем? Градусники, кларитин… Перерыв всё до донышка, Таня наконец-то нашла нурофен и облегченно
Её руку перехватили, Таня вздрогнула, мгновенно обернулась и вдруг поняла, что готова была ударить. Неплохо так их натренировали.
Но самой главной проблемы это не решало: перед ней стоял Калужный с горящими глазами и цепко держал её за пальцы, больно сдавливая. Таня выдернула их и отвернулась, упёрлась руками в столешницу. Что-то будет.
— Что у тебя в кармане? — тихий, тяжёлый голос за спиной.
— Ничего.
— Не заставляй меня, Соловьёва, — зло прошипел он, и Таня быстро, раздражённо обернулась и вытащила парацетамол.
— Что-что, таблетки. Для Машки, парацетамол для Машки! Что, жалко вам, что ли?
— У тебя пальцы ледяные, — взгляд у него внимательный и ужасно тяжёлый, и Таня попятилась бы, да только ей некуда. Прежде чем она успела дёрнуться, тыльная стороны его ладони легла ей на лоб.
— Ты, блин, горишь, Соловьёва, у тебя температура! — злой шёпот сквозь зубы.
— Как будто я не знаю! — вдруг неожиданно зло огрызнулась она. — Дайте мне уже таблетки и забудьте об этом, это же так просто!
— Ты горишь, Соловьёва, ты с ума сошла? — она выскользнула из кухни, быстро пошла к дивану, и его слова ударились ей в спину. — Ты сейчас же пойдёшь в госпиталь!
— Я никуда не пойду, мне завтра на фронт, дайте мне долбаный парацетамол и забудьте об этом! — крикнула она, разворачиваясь и упрямо дёргая рукой. — Разве вам не плевать, а?
— Я везу тебя в госпиталь, — вдруг неожиданно спокойно сказал он, будто бы всё решив, и быстро пошёл в прихожую. — Собирайся.
— Я не поеду с вами, — нервно сказала она, сцепляя пальцы в замок и отходя подальше, к кухне. Он же не увезёт её силой.
— Поедешь, — уверенно пробормотал он, собирая документы.
— Не поеду, — упрямо повторила Таня, отходя ещё дальше.
— Ты на фронт не поедешь, дура, а в госпиталь как миленькая поедешь! И останешься там, понятно?! Потому что у тебя температура под сорок, ты горишь! — заорал он вдруг так, что она действительно испугалась. Вздрогнула, вцепилась в стол, нервно оглядела кухню. Чтобы в случае чего иметь под рукой хоть что-то.
— Ваша забота обо мне очень трогательна, но мне не нужна, я поеду на фронт, — тихо пробормотала она. Чёрт, да где же половник хотя бы какой-то? Хоть что-нибудь тяжёлое? Потому что он собирался так быстро и так уверенно, что, казалось, сейчас просто зашнурует берцы, перекинет её через плечо и всё.
— Я забочусь обо
— Только о Машке вы почему-то так не заботитесь! Да вы ни о ком не заботитесь! — зло закричала она, вдруг нашарив руками вилку и нелепо выставляя её вперёд. — Ну что я вам сделала?! Мне надо на фронт, мне правда надо, жалко вам, что ли?! Чего вы ко мне привязались?!
— Потому что я не хочу, чтобы ты умирала! — вдруг заревел он так громко, что она даже не поняла слов.
Услышала звук падающей вилки.
Калужный, будто осознав сказанное, тут же схватил себя за голову, отвернулся к окну и со всей силы саданул кулаком по подоконнику.
Таня стояла.
Господи. Это же…
Слова, сказанные им, просто повисают между ними. Таня не знает, что с ними сделать. Может, задохнуться болью, пропитавшей их. Или навсегда запомнить эту чёртову заботу.
Пальцы на мгновение сжались в кулаки. Разжались.
Нужно же решать что-то. Но мысли в голове — ни одной, поэтому она делает самое простое: шагает раз, другой — и оказывается рядом с ним. Он смотрит в окно, опираясь руками, одна из которых кровит, на подоконник. Линия плеч у него прямая-прямая.
— Я не умру, — едва слышно прошептала она. — Я не умру, мы не умрём, мы вернёмся.
Но он не шевелился, дышал всё так же тяжело, будто что-то обдумывая, что-то, что не нравится Тане, что-то тяжёлое и нехорошее; поэтому она, чувствуя подступающие слёзы (ну что за день-то?), сказала единственное, что было в её голове:
— Пожалуйста, — замолчала, глубоко вдохнула. — Пожалуйста, Антон.
И, должно быть, это подействовало, потому что он повёл плечом и глухо, чуть повернув голову, спросил:
— Разве нам есть, куда возвращаться?
Друг к другу. Слышишь? Ну? Ну услышь, пойми ты, пожалуйста, ты же знаешь, что она просто не может сказать это вслух, не сейчас, ещё рано, поэтому включи свою интуицию и просто услышь её.
Он обернулся. Провёл руками по лицу, как будто умываясь, и устало посмотрел на неё.
— Конечно, есть.
— Ладно, — он помолчал, смотря куда-то вбок. — Ладно. Хочешь — поедешь. У всех есть выбор. Садись на диван.
Через полчаса пришла Мия и начала лечить ещё не отошедшую от разговора с её братцем Таню. Она измельчила какие-то таблетки, сделала из них смесь, залила водой, дала Тане выпить, сделала ей компресс, заставила попшикать в горло какую-то гадость и только тогда слегка успокоилась, сев рядом.
— Майора забрал твой папа. Сказал, что его жена давно мечтала о коте, — радостно сообщила она.
— Спасибо, что вы заботились о нём, — слабо улыбнулась Таня, кутаясь в одеяло.
— О да. Только не меня благодари. Вон главный ухаживальщик за котами, — Мия кивнула на хмурого Антона и засмеялась. — О боже, Тони, ну хватит дуться. Ну подумаешь, утопил ты того хомячка, это же не повод на всю жизнь…
— Иди уже есть, — вздохнул он и протянул ей тарелку с картошкой. Мия ещё раз пощупала Танин лоб, встала и направилась к брату.