Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

— Вот увидишь, Наденька, ты поправишься. Выздоровеешь и поедешь к мужу. Ты представь только: будешь долго ехать на тряском грузовике и вот вдруг различишь впереди поля и деревья на горизонте. Там девяносто шестая дивизия. Витя побежит тебе навстречу, и ты тоже побежишь. А потом вы будете до заката сидеть на пригорке и смотреть, как солнце опускается за Хор. Какие там воды Хора! Ты ведь была там, да? Помнишь, как они на солнце блестят?..

Надя молчит и вдруг начинает тихо плакать. Ни стонов, ни всхлипов: только крупные

прозрачные слёзы, скатывающиеся по щекам. Надя лежит и плачет оттого, что осталась наедине со своей короткой двадцатилетней жизнью, и эта жизнь, столь нужная ей сейчас, покидает её.

— Ну что ты, родная, что ты...

— Зачем же... Всё так просто... — шепчет Надя, — всё так просто, Таня... Ты знаешь... Ах, как дышать тяжело. Ты знаешь... Почему же Витя не идёт?

— Он уже идёт, дорогая.

— Идёт... Пить дай... Холодно...

Скоро возвращается Настя, но Надя уже не видит её. Она говорит что-то невнятное, называет незнакомые Тане имена, зовёт маму и Витю, просит закрыть окна и выключить чайник. Потом затихает совсем. Ещё два часа Таня и Настя сидят у её койки, а потом накрывают остывшую Надю простынёй.

Где-то тяжело ухают орудия.

Таня снова раскрывает смятое письмо, пробегает его глазами. Оно почему-то обрывается на середине, на месте, до которого Надя ещё не успела дочитать. Таня нащупывает в конверте ещё один листок. Медленно подносит к глазам, щурясь в вечерних сумерках.

«Уведомляю Вас, что муж Ваш, офицер девяносто шестой мотострелковой дивизии, Сомов Виктор Николаевич, в ночь на двадцать шестое апреля две тысячи восемнадцатого года убит в бою под деревней Мухен. Пал смертью храбрых. Имущество будет переслано домой по адресу г. Санкт-Петербург, Дунайский проспект, д.49.

Командир полка подполковник Бурмакин.

Действующая армия, 26 апреля 2018»

— Ну? — Рут подходит неожиданно, прислоняется к дереву. Таня кивает. В горле стоит ком, плакать не получается.

— Мёртвые мертвы, Соловьёва, — говорит Рут, не глядя на неё. — Живые голодны. Живые страдают, не спят, мучаются и умирают. По ним надо плакать. Их надо жалеть.

Через несколько секунд она всё-таки отводит глаза от сумеречного неба.

— Её больше никто не обидит, Таня. Ты не думай об этом. Я позову девочек, — говорит чуть теплее, треплет Таню по плечу.

Через несколько минут они приходят: Маша ненадолго остаётся в палатке с Надиным телом, Валера, глотая слёзы, приходит к Тане и обнимает её.

— Ты бы поплакала, Лисёнок… Оно так легче.

Таня кивает, обнимает Валеру тоже, гладит её по спине, но плакать, хоть убей, не может.

— Аля сказала, это Гонсалес, — тихо говорит Валера. — Колдун когда-нибудь его обязательно убьёт, Таня. Вот увидишь.

— Я сама его убью, — кивает Таня и почему-то совсем не удивляется своему решению. Всё так, как должно быть.

Ладонь жжёт патрон с двумя красными полосами.

Валера почему-то

пугается, отнимает от Тани руки, смотрит испуганно:

— Но он же…

— Он человек, Валера. Если он человек, такой же, как мы, из крови, плоти и костей, я найду и убью его. Я клянусь тебе: найду и убью.

— Лисёнок, — бормочет Валера и снова утыкается носом Тане в плечо.

Маша, заплаканная и бледная, выходит из палатки.

— Будет наступление, девочки, — говорит она, стиснув зубы. — Сегодня ночью.

— Откуда ты знаешь?

— Была в гостях у Ставицкого в землянке. Услышала.

Почему-то никому не приходит в голову сомневаться в Машкиных словах. Бывают моменты, когда люди не лгут.

Надю хоронят в двенадцатом часу рядом с другими могилами. Гроб не делают, просто накрывают её тело белой простынёй. У свежей могилы, кажется, собирается весь полк: по крайней мере, Таня смотрит направо и налево и в темноте майской ночи не видит, где заканчивается огромный поток людей. Три раза стреляют в воздух и потихоньку расходятся.

Пообещав Валере прийти через пять минут, Таня задерживается у могилы. Недолго смотрит на грубый сосновый крест, повторяет Наде своё обещание.

Потом лезет в самый потаённый карман и достаёт оттуда потрёпанную фотографию. С неё в тусклом свете месяца смотрит она сама, Таня, и чуть отвернувшийся Антон Калужный. Таня до боли в глазах вглядывается в его правильное, родное лицо.

Ну где же ты, когда так нужен? Где?

Маша не соврала: наступление и правда будет, очень скоро об этом сообщили официально. К часу ночи людей уже стянули к переднему краю, без единого звука расставили по местам. Отзвучали последние приказания, и всё стихло. Только где-то в рощице плакал по Наде Сомовой соловей.

Таня не спала почти сутки. Ей хотелось обдумать что-то, собраться с мыслями, может, что-то решить, но природа взяла своё, и она тихо положила голову на плечо уже спящей Валеры. Ещё раз осторожно, стараясь не лязгать, проверила винтовку, осмотрела её, завязала развязавшийся шнурок на берцах. Откинула голову, чтобы смотреть на безоблачное ночное небо.

Звёзды здесь были красивыми. Может быть, одна из них теперь — Надина душа? Верить в это неплохо.

В голове у Тани всё мешалось: Надя, Антон, письмо Вити, наступление… Слишком много всего в один день. Через пять минут она уже спала.

Спала Валера, во сне доверчиво прижавшись к тёплому Таниному боку. Спала Машка, видя во сне молящегося майора Ставицкого и добрых лесных духов. Спала Рут, ненадолго забыв о своей поломанной жизни, спала Настя Бондарчук, во сне улыбаясь ласково и тепло, не натягивая привычную маску, спал и улыбался Колдун, видя Розу, живую и весёлую, спала Аля, любуясь во сне родными бескрайними степями.

Недолгий глубокий сон лечил раны уставших, измученных людей, чтобы через три часа они встали и пошли убивать.