Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

— Не бойся, Лиса. Теперь никуда не денется. Ему позарез на тот берег надо. Думает, мы ещё не пришли, подлюга.

Действительно, скоро холмик появился ещё левее, притаился среди осинок, ещё через минуту вдруг осторожно поплыл вперёд. В скупых лучах бледного солнца, пробиравшихся из-за деревьев, Таня отчётливо увидела человека — врага. Он точно так же, как они часом ранее, приподнялся на локтях и медленно, осторожно пополз, пачкаясь в размокшей глине, вниз по пологому склону оврага. Дополз до широкого разлапистого куста,

остановился, спрятался, затих. Только несколько веточек, торчащих из маскировочной каски, и было видно. Да ещё и серый полупрофиль среди ветвей.

— В следующую перебежку, — прошептал Колдун.

За кустом лежал человек. Его чёрные, в сером утреннем свете отливающие синевой волосы чуть выбились из-под правого края каски; густые тяжёлые брови были сведены к переносице, глаза неотрывно смотрели в прицел, губы, сизые, тонкие, сжались в одну полоску. Лоб у него был белый. Форму Таня не видела. За кустом лежал человек, и спустя несколько минут…

— Что в следующую перебежку? — вдруг бестолково переспросила она.

— Ты выстрелишь.

— Ага… — она нахмурилась, ещё раз взглянула на лицо снайпера и вдруг остолбенела. — Что?.. Я?

— Ты. Ты выстрелишь. Ты его убьёшь. Что непонятного? Он потом совсем за тот кустарник уйдёт, будет сложно найти. Ты меня поняла?

— Так… так точно, — пробормотала она. Снова нашла в прицеле голову мужчины. Перекрестье чёрных линий — прямо у его глаз. Только… пальцы почему-то дрожат.

— Он сейчас встанет, и ты убьёшь его, Лиса, — внушительно, предостерегающе произнёс Колдун. — Я надеюсь, у нас с тобой не будет проблем. Он встаёт — ты стреляешь. Ты меня поняла?

— Да поняла я! — с неожиданной злостью в голосе прошептала она. Почувствовала, как часто бьётся сердце и как слёзы почему-то набегают на глаза, мешая как следует видеть. Несколько раз моргнула, прогоняя их.

Пальцы винтовку совсем не держали.

Мужчина снова нахмурил брови, чуть сощурился, левой рукой осторожно перехватил ствол винтовки. На лбу показалась длинная продольная морщина. Зубы прикусили нижнюю губу.

«Я его ненавижу, я его ненавижу, я его ненавижу», — лихорадочно зашептала Таня, чувствуя поднимающийся в груди непреодолимый ужас.

Потому что не чувствовала ненависти!

Потому что этот человек ничего не сделал ей!

Потому что он — человек!

Потому что у него тоже есть жизнь, такая же, как и у неё, такая же, как у Антона, есть братья и сёстры, папа и мама, может быть, есть жена и маленькие дети — а она убьёт! Кто ей дал такое право, кто разрешил забирать у людей жизни просто потому, что она так хочет?!

«Нет, не смогу, ни за что не смогу, не убью».

Человек несколько раз моргнул, воровато оглянулся по сторонам, подтащил винтовку, чуть приподнялся и пополз — до следующего куста всего метра два.

— Стреляй, — прошептал над ухом Колдун.

Таня отчётливо видела каждое

движение, каждый вздох снайпера. Перекрестье чёрных линий — прямо на белом лбу, с которого чуть сползла назад каска, обнажив светлую, влажную от росы кожу.

Снайпер полз, быстро перебирая руками, будто чувствуя, что стоит добраться до полосы кустарника — и он будет в безопасности. Полз, наклонял голову к земле.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу!

Человек! Человек!! Человек!!!

— Стреляй же! — рычит Колдун.

Таня стреляет.

Тут же тихо вскрикивает.

Залитое кровью лицо снайпера медленно опускается в землю.

Она убила! Убила! Убила какого-то незнакомого ей человека! Ничего о нём не знала — и убила!

Таня чувствует на щеках слёзы, чувствует, как трясутся у неё плечи, как она вся трясётся, и кладёт голову на испачканные в грязи и в крови руки.

Когда впереди замаячили знакомые очертания родной батареи, она, всю дорогу молча шагавшая вслед за Колдуном, больше не смогла. Просто скинула винтовку с плеча и легла на землю лицом вверх. Так, чтобы видеть небо. Так, чтобы меньше ощущать колотящую её дрожь и давящий ком где-то в груди.

Несколько минут Колдун терпеливо ждал, стоя неподалёку. Потом подошёл.

— Нам пора, Лиса. Вставай, — негромко позвал он. — Надо идти.

И она бы пошла. Ну, честное слово, пошла бы. Да только сил совсем не было, а внутри колотилась одна-единственная мысль, острыми гвоздями прибивая её к земле.

Убила.

Убила.

Убила.

— Надо идти, — строже повторил он.

Да как же он не понимает?!

— Я человека убила! — громко, яростно вскрикнула Таня. — Я человека убила… — шёпотом повторила она.

Прислушалась.

Кажется, всего-то три слова.

Я. Человека. Убила.

— И слава Богу, что убила! — вдруг рявкнул Колдун так, что она отшатнулась. Быстро вытащил из кармана сигарету, нервно закурил, отвернулся, пустил в небо несколько дымчатых колец. Потом обернулся и спросил тише:

— Есть у тебя семья?

Таня молча кивнула.

— Братья, сёстры?

— Да как вы не понимаете, товарищ прапорщик! Он… он же такой, как мы! — задыхаясь, воскликнула она. — Я знаю, что я должна, что это так надо, что война и они враги, но он человек! Как и я, как и вы, человек!

— И пусть человек! И, может, неплохой человек, и, может, ты детей без отца оставила! Ну и реви теперь, если охота! — зло проговорил он, сплёвывая на землю. — А только не убей ты его, этот человек пришёл бы к тебе домой, схватил за волосы твою сестру и изнасиловал её! Знаешь ты, что они с Рут сделали? — Колдун быстро посмотрел на неё. — Ну и слава Богу, что не знаешь! А брата твоего в лагеря бы угнали эти люди! Да, Соловьёва, это война. Да, вот она какая. И пусть твои враги хоть трижды люди, ты будешь сражаться с ними и будешь убивать их!