Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Как-то вечером сидели в землянке дружной взводной семьёй. Снаружи снова лило, как из ведра, печки в этой землянке не было, так что жались друг к другу, пытаясь поймать крохи чужого тепла. От голода сводило животы, и, чтобы поменьше думать о нём, все старались найти себе какое-то занятие.
Таня, грызя карандаш, при свете крохотной лучинки писала письмо домой, Рут подшивалась, Колдун учил Валеру играть в карты, и только Машка молча сидела в углу без дела, нахохлившаяся и злая.
— Товарищ прапорщик, ну когда еду
Колдун покосился на неё из-под бровей, точно на маленькую, примирительно сказал:
— Скоро.
— Да вон все говорят, скоро да скоро, а всё никак! — посетовала она. Колдун ещё раз взглянул на неё, улыбнулся тихонько, покачал головой, снова обернулся к Валере, которая сидела напротив него на лежанке, поджав ноги, и ровным счётом ничего не понимала.
— Вот, давай ещё раз. Ромбик — это бубны. Сердечко — это?..
Валера сжалась вся, будто на топографии, когда майор Краевой тыкал указкой в условные обозначения и требовал разъяснить, где что.
— Крести? — тихонько пискнула она.
— Нет. Черви, — терпеливо поправил Колдун.
— Никогда не запомню!
— Всё ты запомнишь. Лиса, ты играть умеешь, будешь учиться?
Таня, оторвавшись от письма, покачала головой. Улыбнулась осторожно: так мирно всё было вокруг. Неровный свет лучинки, трепыхаясь, освещал спокойные, умиротворённые лица людей. Вот Колдун сидит, без сапог и без кителя, по-домашнему, подобрав под себя одну ногу, смотрит на Валеру по-доброму, объясняет ей что-то спокойно. Валера, хоть и нервничает, кусает губы, тоже сидит расслабленно, подбородок её лежит на согнутой коленке, руки обнимают плечи. Даже Рутакова, обычно прямая, как игла, откинулась к стене, ногу на ногу положила, шьёт себе неторопливо, иногда из-под чёрных бровей оглядывает всех недолгим, чуть уставшим взглядом.
Одна Машка сидит непривычно прямо, пальцами впилась в край лежанки, губы кусает, а в глазах её светятся быстрые, серьёзные мысли.
Таню немного насторожило это знакомое выражение решительности на Машкином лице: не иначе, как Широкова что-то задумала. Сколько Таня помнила, ни один из Машкиных замыслов ничем хорошим не кончался.
— Это что? — Колдун снова вынул из колоды карту, показал Валере.
— Пики!
— Правильно. Это?
— Сердечко… Черви!
— Ну, видишь, вот всё и запомнила. Так, ну, начнём тогда с простого.
Но снаружи послышались торопливые шаги, и в землянке появился Лыткин, держа над головой плащ-палатку. Мокрый он был с ног до головы, вода ручейками стекала на земляной пол.
— Ну, сейчас грязь разведёшь! — прикрикнула Таня.
Лыткин торопливо отступил на шаг назад. Огляделся, сказал:
— Калдаев, к Ставицкому.
— Ну, принесла нелёгкая, — заворчал Колдун, опуская ноги в берцы. — Готовьтесь сушить меня, вернусь к вам, девочки, — нитки не будет сухой, — сказал он, потом повернулся
— Ничего вообще, — вздохнул Лыткин.
Тогда Колдун вздохнул, полез под какие-то тряпки и под изумлённые возгласы извлёк на свет пачку крекеров и банку консервов.
— Хранил на самый-самый чёрный день, но вот, видимо, и он, — невесело улыбнулся он. — Негусто, но и на том скажите спасибо.
— Спасибо, товарищ прапорщик! — раздался стройный гул голосов.
— На здоровье, ешьте. Мне не оставляйте. Ну, пошёл. Женя, а ты бы поучила пока её, — он быстро накинул на плечи китель, поморщился, несколько раз выдохнул и выбежал под дождь.
— Ещё чего, — фыркнула Рут.
— Лисёнок, ты бы тоже попробовала, — Валера переползла со своей лежанки на Танину, прижалась к ней плечом. — Колдун говорит, что это несложно.
— Научусь как-нибудь, только вот маме допишу, — кивнула Таня. — А ты, Маш, умеешь?
— Умею, — быстро ответила Машка, улыбнулась. — Меня товарищ майор научил.
— Какой майор?
— Так Ставицкий.
— Какой? — уже в один голос воскликнули Таня с Валерой. Даже невозмутимая Рут подняла глаза, покосилась на Машку, словно на дуру.
— Ну, Ставицкий, Иван Дмитриевич. Ну, он же командир полка, вы что, не знаете? Он ещё…
— Мы знаем, кто такой Ставицкий, — прервала её Таня, замолчала: не знала даже, что ещё можно сказать.
— Ну вот, посадил он меня один раз и давай учить, говорит, что это легко. Вот, и давай тогда…
— Майор Ставицкий стал тебя учить играть в карты? — спросила Валера, скептически приподняв бровь.
— Ну да, говорю же тебе! Ну вот, посадил…
— Маша, меньше сочиняй, — улыбнулась Таня.
— Да не сочиняю я! — возмутилась Машка, разволновалась, даже привстала. — Я тоже думала, что он плохой и страшный, а он не плохой и не страшный, оказывается! Он добрый и кормит меня. Только сейчас не кормит, потому что сейчас ни у кого еды нет. А у нас есть! Давайте быстрее кушать, а то я от голода умру! — простонала она.
Ели медленно, рассасывая и разжёвывая каждый кусочек, и всё-таки каждому досталось совсем по чуть-чуть. Животы подуспокоились, но не замолчали совсем.
— Эх, кушать хочется, — снова жалобно протянула Машка.
— Молчи уж, — оборвала её Рут. — И на том спасибо скажи. Не шумите, я спать лягу.
Когда через несколько минут дыхание Рут, устроившейся на лежанке, стало мерным и спокойным, Машка подобралась к Тане с Валерой, уселась рядом, активно зажестикулировала, чтобы они склонились к ней. Зашептала заговорщически:
— Я вот что придумала, девочки. Еды нет, и кто знает, когда она будет. Кормят нас одной травой, и не знаю, как вы, а я скоро кони двину с такой кормёжкой, мне обязательно надо кушать хорошо. Вот, давайте сходим в деревню, а? Глядишь, чего и найдём.