Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Гнилая, захолустная деревушка стояла одним концом у них на территории, другим — на нейтральной полосе. Жителей в ней почти не было, разве что какие-то древние бабки в нескольких домах. Идти нужно было по лесу.
— Страшно, — усомнилась Валера. — Да и нельзя ведь.
— Страшно, страшно, — передразнила её Машка. — А от голода умереть не страшно, а?
— Да ведь мы не умир…
— Вот так и умирают, да-да! Может, это наши последние дни, а им страшно. И чего бояться? Это же нейтральная полоса, нет
— А как туда идти-то, ты знаешь? — недоверчиво спросила Таня.
— Да конечно знаю, я сто раз там была! — Машка замахала на неё руками.
— А как Колдун вернётся? Он же нас заживо съест.
— Да не съест! Он как увидит, что мы с собой принесли еду, так ещё нам спасибо скажет!
Им бы, конечно, отказаться от такой сомнительной затеи, но под ложечкой сосало так, что, сами не зная, почему и зачем, Валера с Таней согласились. Через десять минут они все втроём стояли на пороге землянки, завёрнутые в плащ-палатки, с винтовками наперевес.
Да уж, приключение выходило сомнительным. Это Таня поняла уже тогда, когда первые струйки воды потекли ей за шиворот. А уж когда перед ними встал высокий, преимущественно хвойный лес, она и вовсе с тоской оглянулась на далёкий полк.
— Может, вернёмся?.. — жалостливо предложила Валера, будто читая её мысли.
— Ну уж нет! — категорично заявила Машка. — Назвался груздем — полезай в кузов. Да тут всего-то метров восемьсот пройти!
— Километра два-то будет, — поправила её Таня, вздыхая. — Я тут недавно ползала.
— Ой, ну и что, что два, недалеко всё равно.
— А ты точно знаешь, как идти?
— Да говорю же, что да! Я ещё короткую дорогу знаю, хотите, проведу?
— Нет! — одновременно воскликнули Таня с Валерой, переглянулись. — Давай лучше по длинной, — прибавила Таня.
Пошли, разделившись. Втроём было бы не так страшно, но зато небезопасно. Шли параллельно на расстоянии метров тридцати друг от друга, изредка перекликаясь. Было совсем темно, но дождь здесь почти не чувствовался и, судя по всему, скоро прекратился, потому что из низин выползал зловещий туман.
Таня с удивлением поняла: не боится. То есть боится, конечно, но не темноты леса, не его дремучей глухоты. Больше не трогает её сердце эта древняя, сворачивающаяся клубком вокруг темнота. Боялась она только одного: вражеской засады или разведки. Вздохнула.
До деревни они, порядочно поплутав, всё-таки добрались. Машина короткая дорога в восемьсот метров оказалась непролазной тропой километра в три. Вскоре зачернели прямо перед ними силуэты полуразвалившихся домиков. Снова пошли втроём.
И да — еды они всё-таки достали. Исключительно благодаря Машке. Таня с Валерой рыскали бы часами по опустевшим домам и ничего бы не нашли. А Машка, только оглянувшись вокруг, решительно направилась к самому древнему и глухому домику.
— Картошка, — тряхнула она ими, — мёрзлая, правда, ну да ничего.
Оказалось, что она сразу же безошибочно нашла погреб, начала спускаться, грохнулась с лестницы, ударилась больно, но всё-таки откопала еды.
Из-за пазухи Машка вытащила несколько длинных, испачканных землёй морковок, одна из которых была уже надгрызена.
— В самом углу лежали, — гордо пояснила она. — Но я, конечно, нашла.
Потом Машка снова спустилась в погреб, на этот раз при помощи Тани и Валеры, и передала им наверх две тяжеленные пятилитровые банки солёных огурцов и одну маленькую каких-то маринованных грибов.
У Тани слюнки потекли. Она сглотнула.
Через десять минут они втроём сидели на полу, за обе щеки уплетая морковь. Земля хрустела на зубах, но, господи, такой вкусной еды Таня в жизни не пробовала.
Валерины наручные часы показывали половину первого, когда они засобирались домой. Снова зарядил дождь, но обратно им шлось куда веселей. Должно быть, оттого, что руки оттягивали тяжеленные мешки с картошкой.
Ни Валеру, ни Машку Таня не видела: очень уж ельник был густым. Но слышала Широкову она очень хорошо. Сквозь плотные еловые ветки до Тани отчётливо доносился весёлый голос:
— Рос на опушке рощи клен,
В березку был тот клен влюблен,
Березка к другу на плечо
Не раз склонялась горячо.
Сначала голос её звучал приглушённо, но с каждой минутой креп (если можно было так сказать о довольно странной манере пения Машки: она просто голосила). Сначала Таня беспокоилась, нервничала, хотела даже догнать Широкову, шикнуть на неё, но самый густой ельник они прошли, полк должен был быть совсем скоро, и Таня, покачав головой, усмехнулась. Пела всё-таки Маша замечательно: пусть местами и не попадала в ноты, пусть и окала странно и слова иногда путала, слышалась в её песнях дивная, отрытая нараспашку русская душа.
Сама не заметив как, Таня начала тихонько мурлыкать себе под нос, вторя Маше:
— Березку часто в летний зной
Клен укрывал своей листвой,
Над ними пели до звезды
Весной веселые дрозды.
И вдруг Машка замолкла. Замолкла резко, разом, захлебнувшись воздухом.
Люди, бывает, замолкают от полноты чувств, замолкают, когда заканчивается дыхание; но так замолкают те, кто увидел что-то страшное.
Таня бесшумно опустила мешки на землю, высвободила винтовку. Почувствовала, как знакомо холодеют пальцы, как всё внутри холодеет. Ничего с Машкой не случится. Она не позволит.