Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Л-т Максим Назаров также сейчас в полку. Он передаёт вам свои соболезнования.
В.С. Ланская, 21.08.2018, 4й мотострелковый полк, 135 дивизия.
В ушах зазвенело, будто по голове дали чем-то тяжёлым. Антон подумал было, что уже сходит с ума, но в этот момент раздался привычный крик: «Воздух!»
Они с Христин, не разбирая дороги, путаясь в нарастающем гуле и в траншеях, побежали в одну сторону, Кравцов — в другую. Кое-как они заскочили в первый попавшийся блиндаж, приникли к земле всем своим существом, врылись в неё пальцами. Дивизию накрыла мощная бомбёжка, удары, глухие
Кончился налёт так же быстро, как и начался. Они осторожно выбрались из чудом уцелевшего блиндажа, и Антон, охваченный смутной тревогой, отправился искать Кравцова по искорёженному до неузнаваемости полку. Там, куда рванулся он, надёжных блиндажей Антон не видел.
Кравцова он нашёл. Его вместе с другими бойцами (в большинстве своём мёртвыми) уже вытаскивали из-под обломков рыхлой старой землянки.
Его положили на землю. Одного беглого взгляда Антону хватило, чтобы понять, что к Ланской он не вернётся.
Какой-то упавшей балкой ему основательно вспороло брюхо. Лицо Кравцова было землисто-серого цвета, губы побелели, глаза лихорадочно скользили по сторонам. Живот был разворочен, из-под тряпок виднелись части каких-то органов.
— Угораздило, а? — просипел Кравцов, заметив и, видимо, узнав Антона.
Ясно, что боли уже не чувствовал, иначе бы орал благим матом. Антон быстро сел на корточки рядом с ним.
— Нормально. Подбило немного, но и не такое сшивают, — сказал Антон. Судя по напору, с которым кровь выливалась из ошмётков Кравцова, через минуту всё будет кончено.
— Письмо… Лере… — прошептал он, подбородком указывая себе на грудь, и закрыл глаза. Антон быстро достал из нагрудного кармана совсем немного запачкавшийся в крови конверт.
Хотелось не просто кричать — орать на весь этот долбаный, погрязший в крови и дерьме мир, так, чтобы его услышал президент этих трижды проклятых США. Хотелось взять за руку каждого человека на земле и подвести его к этой воронке, в которой лежал человек. Подвести и сказать: «Вот Миша Кравцов, смотрите, ему двадцать два года, у него есть невеста, любовь, большие мечты, но больше нет живота. Смотрите, вот человек, который мог бы прожить ещё целую жизнь. Смотрите, что мы с вами сделали: он умирает».
Господи, как же всё на свете никчёмно, если в этой воронке лежит человек с разорванным животом и умирает — и не хочет умирать!
Глаза Кравцова, ясные, светлые, вдруг открылись и остановились на Антоне. Из полураскрытых губ вытекла тоненькая струйка крови.
— Не бойся, — с присвистом прошелестел он. — Я передам ей, чтобы подождала.
Через несколько секунд глаза остекленели, остановились и окровавленные губы замерли, сложившись в какую-то детскую полуулыбку.
Поездку он, хоть убей, не запомнил. Ни о чём не думал, весь как-то сжался, собрался, сконцентрировался, будто ему предстояло что-то важное — самое, может быть, важное в его жизни.
Нужно было явиться к Ставицкому или к Никитину, начальнику разведки, но когда Антон, выпрыгнув из кузова, увидел низенькую фигурку Ланской, не
Ему вдруг отчаянно, до рёва в груди, захотелось просто наорать на неё, перехватить это маленькое тельце и сломать его об колено.
Почему ты не защитила её, Ланская?
Почему не уберегла?
И он — не уберёг...
На секунду Антону показалось, что он правда поднимет её за шкирку. Но Ланская выглядела жалкой, будто побитая собака, и всё, что он смог выдавить из себя, это сиплое: «Где?»; Ланская не произнесла ни слова. Она пошла впереди него, пошла быстро, всё время спотыкаясь, будто на её плечах лежало что-то непосильно тяжёлое и придавливало её к земле.
— Тут, — едва слышно прошептала она, указывая на свежую могильную насыпь, простирающуюся метров на сорок. В середине — три фанерных, уже посеревших от дождя креста с табличками, испещрёнными мелкими буквами.
Больше всего Антону хотелось просто упасть на колени прямо здесь. Но ещё не время. Есть ещё одно дело.
Он без труда заметил высокую фигуру Назара в стороне. И ему, наверное, уже сказали. Сил, чтобы посмотреть на него, у Антона не было. Он только кивнул Ланской, вынул из-под кителя конверт Кравцова, всунул ей в пальцы. Несколько секунд собирался с силами, чтобы открыть рот. Всё внутри дрожало, и Антон боялся, что голос просто не послушается его, поэтому сказал почти шёпотом:
— Иди к Назарову. Там читай.
Лёгким кивком головы он отпустил Ланскую, выдохнул с облегчением, медленно подошёл к среднему кресту и будто угадал. Второй в длинном списке погибших значилась «с-т Соловьёва Т.Д.»
Это ничего. Он ведь был к этому готов, верно? Самое сложное осталось — посмотреть вниз.
Губы пересохли. Антон опустил глаза на мокрую, комками, землю.
Здравствуй, Таня.
Та, которая должна быть рядом в эту минуту, чтобы поддержать, та, которая должна прижаться щекой к его плечу, бессвязно лопоча что-то нелепое, но такое правильное и нужное, та, которая должна была прожить ещё много-много лет, лежит под землёй.
Та, которую он клялся защитить, мертва.
Его ноги подкосились, но он и не пытался удержаться на них. Под коленями оказались комья земли, и так, пожалуй, было даже лучше. А ещё его трясло. Холодный, уже совсем осенний ветер бил Антону в спину, отчего чуть отросшие волосы танцевали ему в такт, падали на лоб, путались.
Антон так устал: должно быть, слишком долго шёл сюда.
Это насыпь — всё, что осталось от Тани в целом мире. Эта насыпь да письмо, которое он засунул в нагрудный карман.
Антон закрывает глаза, потому что в голове мелькает так много картинок; и под закрытыми веками в спасительной темноте перед ним появляется Соловьёва. Живая. Это странно, будто художник рисует… Появляется плавный овал её лица, заострённый кончик носа, пара-тройка веснушек, разрез тонких бледных губ, светлые, невзрачные брови, высокий лоб, завитки волнистых от косички, русо-медных волос, живые, с хитринкой голубые глаза, ломкая фигурка в огромном бушлате. Всё, кажется?.. Нет. Белая неровная линия ложится над правой бровью.