Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

Подумать ему есть о чём.

Но пальцы, обдирающие кору, замерли сами собой. Инстинкты сработали безотказно, и в ту же секунду Антон почувствовал, что на него кто-то смотрит. Медленно переложил увесистую палку в правую руку — на всякий случай — и так же медленно поднял глаза.

В нескольких шагах от него стояла низенькая девушка. Старый, выцветший, но хорошо выстиранный и зашитый в некоторых местах китель был явно велик для её худощавой фигуры. На левом плече была пришита белая повязка с красным крестом.

Девушка была довольно миловидной, и даже короткая мальчишечья

стрижка не портила её. Светлые, чуть курчавящиеся волосы трогательно обрамляли остренькое личико, которое поразило Антона. Выглядела девушка совершенным ребёнком, и вряд ли ей было больше двадцати, но лицо сохраняло не по-детски серьёзное выражение и несло на себе тяжёлый отпечаток пережитых невзгод.

Она замерла изваянием, сжимая свою сумку с красным крестом так сильно, что тонкие пальцы на её руках побелели. Кажется, боялась чего-то, но глаза смотрели на Антона без страха — с недоверием. И — показалось ему?.. — с огромной, едва ли не материнской нежностью.

Приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать. Антон вздрогнул — почему?.. Может быть, потому что порывы ветра, забиравшиеся под маскхалат, стали злее, резче и холодней. Может быть, потому что верхняя губа девушки, приподнявшись, обнажила широкую щель между передними белыми зубами.

Что-то безумно знакомое тут же мелькнуло, будто молния, во всём её облике; и эти пепельные завитки пушистых волос на лбу, и тоненький, с маленькой горбинкой, нос, и до того светлые, что почти не заметные, брови и ресницы, и эта детская щель между зубами.

Девушка всё смотрела на него, пристально, болезненно, не нарушая молчания, и ветер трепал её волосы.

Севший голос слился с раскатом грома:

— Тони, — неслышно позвала она.

— Христин, — прошептал он.

Семь лет пролетели как сон.

Их просто не было.

Антон снова стоял на пороге попечительского дома святой Анны. Утренние лучи дартфордского солнца едва прорезали туман, и из этой розоватой дымки медленно вырисовывались контуры молодой прекрасной девушки в белом переднике, улыбающейся ему навстречу неизменной открытой улыбкой.

Спекшиеся губы никак не хотели открываться.

А она, Христин из настоящего, совсем такая же, как и семь лет назад, вдруг приложила ладонь ко рту и засмеялась, утирая второй рукой набегающие слёзы.

— Семь лет никто не называл меня Христин, — сдавленным голосом сказала она, задыхаясь. По-русски с совсем слабым акцентом.

Это было так непривычно. Так странно.

— Ты говоришь по-русски? И ты… здесь? — едва слышно спросил Антон. Христин кивнула, не отнимая руку ото рта: видимо, боялась снова заплакать. Спустя несколько секунд всё же заговорила:

— Я… я теперь… Да уж, многое изменилось, — нервно усмехнулась она, доверчиво взглянула на него и проговорила с усилием: — Столько всего случилось за эти годы, а мне кажется, что мы… Будто и не расставались. Да?

Спустя несколько минут они оба сидели под рябиной и молчали. Наверное, от полноты чувств, потому что — ну, что здесь скажешь? Что вообще можно сказать, когда спустя столько лет рядом сидит человек, который когда-то был всем для тебя?.. Который однажды

предал тебя?

Антон знал, что не должен. Вспоминать об этом нелепо. Виноват во всём он был сам. И всё-таки было больно. Никаких усилий прилагать было не надо; в памяти легко всплывали её слова: «Как же я уеду, скажи мне?! Сначала Польша, потом Англия, смотри, я едва научилась говорить по-английски, как мне переучиваться по-русски? И сколько? Где я буду учиться?! Что я буду делать в этой твоей холодной России?» И вот: Христин сидит рядом, Христин сражается за русских, Христин говорит по-русски. Как же всё это вышло?..

Он искоса взглянул на неё: Христин мяла в пальцах маленький серебряный крестик. Чтобы сказать хоть что-то, он спросил:

— Ты в Бога веришь?

— Конечно, — поспешно отозвалась она, а потом взглянула на него с удивлением. — А ты что же, разве нет?

Антон чуть улыбнулся, пожал плечами.

— Не знаю. Сложно это.

— Очень легко, — покачала она головой и улыбнулась: слегка, но так тепло и искренне, что у Антона в груди защемило. — Знаешь, как сказал Симеон Афонский? Истинная дверь всегда открыта, но люди бьются в двери, нарисованные на стене ими самими.

— Хорошо сказано.

— Нет, правда, — с небывалом жаром заговорила Христин. — Правда, Тони, это так хорошо и легко! Нужно только хотеть, от чистого сердца хотеть. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.

— Даже если бы я и хотел, — вздохнул он. — Для меня уже поздно. На мне… столько всего.

— Как и на мне, — очень серьёзно сказала она.

— На тебе? — переспросил Антон, не веря.

— Ни для кого не поздно, Тони, — вдруг отозвалась Христин со страшной усталостью. — Если человек ищет Бога, он его найдёт. И когда ты, Тони, пойдёшь ко Нему, Он сам побежит тебе навстречу.

— Не думаю, что твой Господь сможет простить мне всё то, что я сделал.

— Не забывай, что первым, кто вошёл в рай, был разбойник, а первым, кто вошёл в ад, был апостол Христов. Ни для кого не поздно, — снова повторила она, прикрыла глаза и тихо проговорила по памяти: — Кто работал с первого часа — получи ныне заслуженную плату. Кто пришел после третьего часа — с благодарностью празднуй. Кто достиг только после шестого часа — нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь. Кто замедлил и до девятого часа — приступи без всякого сомнения и боязни. Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления. Ибо щедр Господь: принимает последнего, как и первого…

Над их головами вдруг вспорола тёмное небо ослепительная молния, и грянул гром, будто выстрел. По рябиновым листьям затанцевали первые тяжёлые капли. Гроза обещалась быть сильной.

— Идите под тент! Товарищ старший лейтенант! — кричали ребята. Антон махнул им рукой, вопросительно посмотрел на Христин: она покачала головой. Они не двинулись с места.

— Куришь? — спросила Христин. Антон усмехнулся, кивнул: бросал-бросал, да не бросил. Христин вытащила из кармана брюк спички, подала ему. Он закурил.