Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Что ты говоришь такое?
— Я могла бы, а он — нет… — снова задумчиво повторяет она и смотрит на него. — У нас с Мишей всё было так просто. И любовь у нас была хорошая, тихая, добрая, будто солнечное утро… Мне Господь может дать за неё смерть, но не ему. У него была гроза, шторм, ураган… Слишком сильна любовь, понимаешь? Слишком долго ему придётся расплачиваться за неё на этой земле. Я женщина, Максим, — тихо прерывает она его возражения. — Я понимаю такое лучше.
Максу, право же, нечего возразить.
Они сидят рядом ещё много часов, задумчиво глядя на одинокую коленопреклонённую фигуру перед белеющим в густой темноте
Комментарий к Глава 18 https://vk.com/missandea
====== Глава 19 ======
Когда становится слишком тяжело,
знаешь, порою может быть слишком тяжело, —
Только любовь и заставляет нас почувствовать себя живыми.
Ed Sheeran — Photograph
Окружающих нужно время от времени пугать, чтобы сильно не окружали. Эту нехитрую истину Антон запомнил ещё с детского сада. Мягкими шагами шёл по изрытой, обескровленной земле октябрь, и Антон чувствовал, как всё сильней твердела на нём корка отчаяния и отчуждения, соскобленная было ласковыми прохладными пальцами.
Он жил… как-то. Нет, жил, конечно. Антону двадцать пять уже, он выдержал полтора года войны и даже не поседел. Конечно, пережил и это, как пережил всё остальное. Конечно…
Умерла.
Умерла.
Что теперь сделать? Это жизнь. Так случается. Может, Антон смог бы вдолбить это себе в голову, если бы не одно «но».
Соловьёвой не было. Но она была везде. Больше, чем на несколько часов, отвлекаться у Антона не получалось. Его взгляд падал на жарко растопленную буржуйку, и сразу же в голове звенел её голос: «Я люблю тепло». Появлялась рядом Ланская, и память услужливо рисовала в голове картинку: вот они, две подружки, ещё румяные и пышущие здоровьем, идут по учебному корпусу, толкая друг друга и хохоча над чем-то. Жевала что-то с грустным видом Широкова, и сразу же Соловьёва заявляла где-то внутри: «Вы не знаете, что такое безе».
Антон знал: воевать со своими легче, знал: он по-своему любит всех их, и всё-таки часто просил о переводе, чтобы просто не видеть всего этого, и всякий раз ему отказывали. «Вы очень ценный офицер, один из лучших разведчиков, мы не можем отпустить вас», — говорил Ставицкий.
И он так устал. От всего. От бесконечных грязи и воды, доходивших в окопах почти до колен, от вшей, от металлической пыли, намертво въевшейся в пальцы, от засохшей грязи под ногтями, от постоянного едкого запаха мужского пота и немытых ног, от собственных мыслей, не покидавших его ни на минуту, не оставлявших Антона даже во сне. Неожиданно для него стал сказываться незаметный раньше недосып. Вылезали старые болячки: адски ныла давно простуженная поясница, тяжело поднималась простреленная левая рука. Снова нестерпимо чесалась и ныла грудь.
Он сказал Назару правду. Возвращаться было некуда. Квартира на Невском, кажется, должна быть продана стараниями соловьёвского папаши, да он и не смог бы жить там теперь. С нарастающей горечью всё яснее Антон понимал: ему некуда уходить от войны. Когда она закончится, он останется один и ни с чем.
Значит, нужно кончить ведь чем-то?..
Первые дни Антон изо всех сил лез под пули, в атаках вставал из окопов первым, шёл впереди, не пригибаясь и не хоронясь. Но, видимо, со смертью он встречался столько раз, что до ужаса ей надоел, вот и не спешила она к нему навстречу.
Застрелиться он больше не пытался: это было и правда глупо. Позор для Мии — зачем?.. Это было малодушно, но ему захотелось
Удивительное существо — человек. У него всё отнимут, а он всё за жизнь цепляется.
Случай представился неожиданно. В середине октября, когда дожди лили стеной, его срочно вызвал к себе Ставицкий. Блиндаж командира полка, всегда самый удобный и тёплый, сейчас представлял из себя жалкое зрелище. Полуразвалившийся, холодный, без буржуйки внутри, он наводил тоску на всех: если уж у командира полка такой блиндаж, значит, дело плохо.
Дело-то и правда было дрянь.
Войска отступали так быстро, что зачастую у солдат не было времени нормально окопаться на новой позиции. Тут же поступал приказ о новом отступлении, и бойцы, зло ругаясь, снова собирали свои скудные пожитки. До Владивостока оставалось не больше ста километров. А что будет там, каждый знал и не знал.
В насквозь продуваемом подбитом блиндаже помимо Ставицкого сидели высокий грузный человек в штатском и начальник разведки майор Никитин.
Штатский вид имел чрезвычайно штабной: спокойный, уверенный, со здоровым цветом лица, вчера он явно спал на нормальной постели и плотно ел, — таких солдаты презрительно именуют между собой тыловыми крысами. И всё же, несмотря на свою выхоленность и лощёность, вид его неприязни у Антона почему-то не вызывал. Мужчины не ёжились и не пытались согреться. Все, кроме Ставицкого, сидели на сырых скамейках вокруг стола; тяжело и напряжённо молчали.
— Старший лейтенант Калужный по вашему приказу прибыл, — хмуро отрапортовал Антон, оправляя бушлат и коротко прикладывая руку к шапке. Присутствующие слегка оживились, подняли головы. Очевидно, его ожидали.
— Да. Садись, — Ставицкий сухо кашлянул, указал рукой на свободное место. Обращение на «ты» было у подполковника как бы домашним и доверительным, поэтому Антон уже с меньшей напряжённостью снял с головы шапку и уселся за стол. Усатый штатский с тяжёлыми чертами лица, сидевший напротив, поднял голову и посмотрел на него в упор, проницательно и цепко. Взгляд этот Антону почему-то сразу понравился: видимо, предвидится какая-то серьёзная заварушка. Замечательно.
— Старший лейтенант Калужный, мы говорили вам о нём, — Ставицкий, так и не сев, кивнул на Антона. Штатский, ещё раз изучающе глянув на него, протянул через стол мясистую руку.
— Костромичёв, — коротко и непонятно представился он и перевёл глаза на Ставицкого. — Приступим. Садитесь. Никитин, можете докладывать.
Майор Никитин несколько секунд молчал, облокотившись на руки и, видимо, собираясь с мыслями. Наконец он поднял голову и заговорил, тяжело уставившись в доски стола:
— Сегодня утром вызвали в штаб: готовится специальное задание. Подробностей раскрывать не имею права, да и сам не знаю, но намекнули очень ясно, что задание важное и ответственное.
— Для господина лейтенанта это лишнее, — буркнул штатский. — К делу, пожалуйста.
В блиндаже повисла тишина, прерываемая лишь далёкими взрывами.
— Тебе сразу дать подписать о неразглашении или пока так поговорим? — коротко сказал Никитин.
— Вы во мне сомневаетесь?
— Если бы сомневались, ты бы здесь не сидел. Но дело нешуточное, Антон, задание важное. Нам поручена задача подобрать личный состав, лучших...
— Лучшие здесь не нужны, — устало повёл плечом штатский. — Нужны лучшие из лучших. Задание сугубо добровольное, штаб ни на чём не настаивает.