Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Пока не расклеилась, давайте чай пить, - улыбнулась Машка, встала с лежанки и подошла к своей кастрюле.
– Конечно, самый верный способ не грустить - это есть творог, но чай тоже сойдёт.
– Давайте, конечно, - кивнула Таня.
– Ой, девочки, да я забыла совсем! Я же подарки всем привезла!
Под восторженные Машкины восклицания из Таниного вещмешка были извлечены два хлопковых лифчика, по размеру, правда, куда больше, чем нужно, две тёплых шерстяных кофты, серебряная ложка с какой-то гравировкой и две пары массивных,
– Какая красота, - прошептала Валера, завороженно рассматривая их.
– Какая красота, Танюша! Да ты где такое взяла?
– Да в городах сейчас все всё продают за копейки. Я и подумала, может, вам понравится.
– Мне очень нравится!
– А теперь, Валера, ты уж меня прости, но для Машки у меня есть персональный подарок, - хитро прищурилась Таня и посмотрела на Машку: её глаза горели.
– Итак, вот тебе подсказка: вчера мы заезжали на ночь в Пограничный, ночевали в деревенских домах, и я познакомилась с очаровательной бабушкой. Ну, Маша, угадай теперь, что за подарок?
Эта задача явно оказалась Широковой не под силу, и Таня, улыбнувшись, быстро достала из вещмешка большой целлофановый пакет.
– Творог!!!
– заревела Машка, как степная утка, и кинулась обнимать Таню.
В итоге творог съели все вместе, запивая «белым чаем», или попросту кипятком с плавающими в нём иголками и веточками.
– Ну, а у вас что нового?
– наевшись, спросила Таня. Машка, и без того оживлённая и весёлая, совсем загорелась и затараторила так, что Таня с трудом вылавливала отдельные слова:
– У нас новый командир роты капитан Ковальчук, а он ещё влюблён в медсестру Катю, но он ей не нравится, и поэтому она всё время у нас прячется, а ещё на полевой кухне новый повар, и он ужасно готовит, даже моя бабушка лучше готовит, и у него всё время всё подгорает…
Таня взглянула на Валеру: она сидела, легонько улыбаясь. Не прерывая Машкиной болтовни, Таня тихонько спросила:
– Валера, ну как?
– Ничего, - шепнула она.
– Я тебе потом столько всего расскажу, лисёнок, - и добавила громче: - Между прочим, уже десять часов.
— Десять?! — вскричала Таня, подскакивая с лежанки. — Всё, девочки, я Антону обещала, побегу.
— Я тебе дорогу расскажу, — вызвалась Машка. — Если как все идти, то очень длинно получается, а я знаю короткий путь.
Темнело рано, в десять вечера уже не было видно ни зги. К тому времени, как заветная землянка наконец выросла перед Таней, она была готова собственноручно задушить Широкову. Раз пять она с радостным лицом вваливалась в чужие землянки, не меньше десяти раз переспрашивала у незнакомых солдат дорогу, два раза проваливалась в какие-то лужи, ещё два раза забредала в непролазные буреломы. Сколько раз она проклинала Машу Широкову, Таня не считала.
И вот когда она, промокшая до нитки, замёрзшая до костей, натёршая себе ноги новыми берцами,
Нужно было растапливать остывшую печку, но после получасового блуждания по местным лесам и болотам сил на это у Тани не осталось. Поэтому она ощупью пробралась в самую глубь землянки, уселась в дальний угол первой попавшейся лежанки, подтянула к себе усталые ноги и закрыла глаза. Всё потом. Вот сейчас посидит в тишине пять минут, а потом всё сделает и будет ждать Антона.
В тишине? Как бы не так. За порогом послышались приглушённые хлюпающие шаги. Таня сразу поняла: не Антоновы. В тех больше тяжести, размеренности, спокойной уверенности, а эти звучали мягко и легко. Фигура вошедшего виднелась в полосе лунного света, падающего внутрь, весьма смутно. Таню, залезшую в самый тёмный угол, мужчина, к счастью, заметить и не подумал. Внутри шевельнулась крохотная надежда: может, увидит, что нет никого, да и уйдёт? Но вошедший огляделся и устало опустился на лавку у стола, всем своим видом показывая, что уходить никуда не собирается.
Таня вдохнула, готовясь уже объявить о своём присутствии, но снаружи вновь послышались шаги, на этот раз частые, торопливые. «Женские», — подсказал ей забравшийся уже под кожу снайперский инстинкт. В землянке действительно появилась фигурка куда ниже и тоньше первой. Таня предусмотрительно вжалась в стенку и даже дышать стала потише.
Может, тут сейчас драма будет разыгрываться.
— Это ты, Максим? — спросила девушка торопливо, и Таня без труда узнала в ней утреннюю медсестру. Очень, очень интересно. Просто замечательно. Медсестра, пожиравшая глазами Антона, заявляется к нему в землянку на ночь глядя.
Мужчина (старший лейтенант Назаров — Таня уже поняла это и по имени, и по характерной для него плавности движений) нехотя поднял голову, вздохнул апатично:
— Ты хотела что-то?
— Да, я… я вообще Антона искала. Поговорить хотела.
— Не наговорилась ещё? — мрачновато спросил Назаров.
— Это тебя не касается! — вспыхнула она, но продолжила уже спокойней, через силу: — Днём… Даже если ты слышал, о чём мы говорили…
— Не о чём, а как.
— Даже если так, это наше с ним дело.
— Разумеется, — хмыкнул Назаров. — Ты от меня-то что тогда хочешь?
— Ничего я не хочу! — снова повысила она голос. — Но если Антон появится, ты передай, что я была. Может, он захочет… Меня завтра с нашей санчастью во Владивосток вывозят, и, может, он…
— Я понял, — усмехнулся он. — Передам, — и добавил, немного помолчав, уже тише: — Знаешь что? Ты не лезла бы.
— О чём это ты? — спросила она будто бы спокойно. В конце фразы голос обиженно дрогнул.
Таня плотнее прижалась к собственным коленкам, впилась пальцами в камуфляжную ткань. Да уж, дорогая, ты не лезла бы.