Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Как давно она не чувствовала всего этого! Как давно мечтала вот так спрыгнуть на изрытую воронками землю, почувствовать её всю подошвами берец, оглядеться вокруг, закрыть глаза и понять: вот, она дома, она вся, вся, вся дома! И пусть, что её дом за время её отсутствия сдвинулся километров на двести на юг, но это четвёртый мотострелковый полк, это правда он, и здесь… здесь… Здесь и Валера должна быть, и Машка, и даже эта неразговорчивая Рутакова, и мрачный майор Ставицкий, и Алечка, и Соня… и даже… может…
Могла бы она подумать всего-то полгода назад, что когда-нибудь, возвращаясь на передовую, там, где гуляет смерть,
Правильно говорят, что дом - это не место.
Дом - это люди.
Осень, осень! Прекрасная, душистая, прозрачная, хрустальная… Конечно, дислокацию полка в целом она оценить не могла, но там, где соизволил затормозить, едва не вывалив их всех из кузова, её грузовик, было так красиво! Впереди, среди реденьких, почти облетевших деревьев, чернели старенькие землянки, чуть дальше и восточней - блиндажи, что получше, наверняка командирские. Там, за серым кустарником, поднимался в небо едва заметный сизый дымок - полевая кухня, на которой, наверное, уже вовсю промышляет Машка. За Таниной спиной метрах в двухстах было покрытое тонким слоем ломкого ледка озеро, всё поросшее камышами, за ним - густой лиственный лес, сейчас, правда, начисто лишённый своих листьев, и всё-таки одновременно красивый и печальный, такой, каким только поздней осенью может он быть.
А воздух! Сквозь бензинные запахи упорно просачивались тонкие ароматы инея, жухлой, но ещё не залегшей под снегом травы, хвойных веток, буржуек, последних, хрупких, льдисто-прохладных дуновений осени и ветров зимы…
Таня шумно втянула его в себя и весело крикнула новобранцам, совсем молоденьким мальчикам, с которыми ехала последние километров пятьдесят, чтобы они вылезали. Хорошие они были парни! По крайней мере, совсем недавно разлучённые со своими семьями и невестами, не смотрели они на неё так голодно и грязно, как старослужащие. Только боялись всего уж очень. Таня улыбнулась: слишком хорошо помнила, как они с девчонками в свои самые первые дни точно так же врывались носами в землю при любом звуке, хотя бы отдалённо напоминающем выстрел.
Натянутый морозный воздух вдруг пронзил не совсем характерный для воинской части звук - истошный девчачий визг, звучащий едва ли не пронзительней, чем свист авиабомбы. Таня вздрогнула, испугавшись не меньше новобранцев, но спустя мгновение уловила в этом визге до боли знакомые, смешные, родные нотки и, ещё не видя источника такого крика, но уже расплываясь в широкой улыбке, представила: вот стоит Машка Широкова и, отчаянно визжа, тыкает на Таню пальцем. А потом ещё и кричит (обязательно): «Приехала! Приехала!»
Всё так хорошо! Господи, как же хорошо!
Как же она счастлива...
Танино сердце билось, как сумасшедшее, а с губ никак не желала сходить весёлая улыбка во все тридцать два.
Долго выискивать в толпе Машкину приземистую фигурку не пришлось. Завидев светлую копну чуть отросших волос, Таня хотела было помахать, но Машка, оказывается, и не думала обращать на неё внимание. Она прыгала на одной ноге, ухватившись за другую, жмурясь и отчаянно визжа; виновником сей трагедии послужил тридцатикилограммовый ящик тушёнки, валяющийся рядом.
– Мои пальчики!
– завывала Машка в перерывах между пронзительным визгом, на который сбежалась
– Ну и что столпились?
– заворчала она, раздражённо оглядываясь на окруживших её бойцов.
– Здесь не театр вам, чтобы глазеть! Что встали, говорю, своими делами занимайтесь!..
И, насупившись, Машка решила снова попытать счастья с ящиком. Она боком, осторожно, но крайне решительно подошла к нему, взглянула подозрительно, расставила руки пошире, вдохнула поглубже, проворчала про себя что-то похожее на «ну нет, от меня не уйдёшь»… И встретилась с Таней глазами.
Четвёртый мотострелковый полк был снова оглушён коротким, но очень выразительным взвизгом.
И смехом - весёлым, заливистым, искренним, едва ли не до слёз.
– Привидение! Привидение!
– верещала Машка во всю глотку, жмурясь.
Привидение?.. Смеяться Таня перестала, когда наткнулась глазами на знакомое лицо в толпе. Она пристально, тревожно взглянула на него и даже не поняла в первые секунды, кто это. Черты, кажется, Валерины, но…
И чего они так переживают, честное слово? Не виделись уже месяца три, Господи, так ведь и она очень рада, но это слишком уж… Да ведь и писала она в полк раза два, неужели не пришло ничего? Неужели не знали, где она?
Какое у Валеры лицо страшное… Бледное, ни кровинки, нос совсем остренький стал, едва различимые губы приоткрыты, глаза какие-то незнакомые, пустые, будто смотрят и не видят. Вся грохочущая радость внутри мгновенно сменилась щемящим беспокойством. Подобрав лихо брошенный на землю вещмешок, Таня торопливо начала пробираться к Валере сквозь толпу.
За несколько секунд до того, как худенькое Валерино тельце оказалось у неё в объятиях, Тане подумалось: вот они, те моменты, ради которых мы живём. Мгновения, которые остаются с нами навсегда. Единственное богатство, которое мы унесём с собой в могилу.
Она сжимала Валерины плечи так сильно, что та, должно быть, и дышать не могла и почему-то совсем не обнимала её сначала. Её руки безвольно висели, грудь часто вздымалась, лица не было видно, но спустя полминуты она будто поняла наконец что-то, и всхлипнула вдруг надрывно, и расплакалась коротко, но бурно, и обняла так крепко, что теперь уже Тане было не вдохнуть. Подбежала Машка, по пути снова споткнувшись обо что-то, налетела с разбегу, обняла порывисто их обеих, едва не повалив на землю, и тоже почему-то заплакала совсем по-детски. Таня обнимала сразу двоих, гладила по лопаткам, вытирала Валерины слёзы, едва не плакала сама, не зная от чего, просто чувствуя, что случилось что-то важное, что-то пока не понятное для неё, но судьбоносное для её девочек.
– Да ну что вы ревёте, глупые, - рассердилась она наконец, потому что слёзы никак не кончались.
– Я же приехала, а вы ревёте!.. И не так уж долго меня не было…
– Но ты, - вдруг всхлипнула Машка, выпрямившись и вытирая зарёванное лицо, - мы думали, ты же…
– Что?
– Мы… просто ужасно волновались, Танюша, - дрожащим голосом быстро проговорила Валера, взглянула на неё, будто всё ещё не веря, что это она, Таня, а не привидение, а потом воскликнула неожиданно горько: - Тебя не было так долго!