Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Ну, не спи. Может, сейчас еду раздобудем, — подбодрила она стоящую на тумбочке сонную Вику, худую и бледную, как тень. — Чего ты, Вик?
— Артур совсем не пишет, — жалобно протянула она, и Таня с трудом подавила в себе волну ненависти, поднимавшуюся к горлу при упоминании этого мудака, из-за которого Вика стала такой. Просто однажды он заявил милой, крепкой, улыбчивой Вике, что она чересчур толста, и через несколько месяцев от неё осталась только тень. Крамской не решался бросить её, что, в общем, не мешало ему спать со всеми подряд. Вика об этом не знала. «Она никогда не узнает, — однажды строго сказала им Надя. —
Таня скользнула на холодную и мрачную лестницу. Два пролёта, восемнадцать ступенек — она считала всякий раз, поднимаясь к Калужному.
Металлическая входная дверь, как и обычно, открылась совершенно бесшумно, и Таня сразу почувствовала запах свежей штукатурки и краски. Практически без противного ноющего чувства в животе (это уже был прогресс) она потянулась к ручке знакомой двери с табличкой «Канцелярия», а чуть ниже — «Калужный А.А».
Тихо вставила ключ, но он не повернулся. Таня чертыхнулась, попробовала ещё раз, но у неё снова ничего не вышло. Уже готовая бросить безуспешные попытки и отправиться к Наде за объяснениями, она вытащила ключ и снова зло надавила на ручку: дверь вдруг подалась вперёд, и она удивлённо оглядела знакомое пугающее помещение, слабо освещённое фонарём.
Чёрт, да что ж он не закрывает дверь?!
Мамочки, что ж за холод такой? Что он, через окно, что ли, сбежал, или закаляться решил? Форточка была распахнута настежь, и внутрь, колыхая занавески, вместе с ледяным ветром залетали противные моросящие капли.
— Это что ещё такое, — пробормотала Таня, направляясь к окну. Плотно закрывая его, она закуталась в одеяло сильнее и направилась к шкафу в поисках сухпайков.
В следующую секунду она возблагодарила небеса за то, что научилась не кричать, потому что прямо под её ногами возникла мертвенно-бледная рука. Для верности прикрыв ладонью рот и прерывисто вдохнув, она попыталась вжаться в стену, а лучше — выскользнуть из комнаты, подальше, обратно на пятый, куда угодно, но это оказалось не так-то просто: стоило Тане дёрнуться, как человек на диване пошевелился, и она разглядела его лицо.
Перед глазами как-то сразу вспыхнули звёздочки, а лёгкие (или рёбра, кто там разберёт) предательски заныли.
Калужный был бледен, лежал раскинувшись, задрав голову. Серая футболка на груди промокла насквозь, закрытые глаза совершенно измучены. Его мешки под глазами неудивительны, если он спит так каждую ночь. И он… он метался по этому узкому дивану, бормоча что-то.
Её обдало пониманием и непониманием одновременно. Ему снятся кошмары. Ему снится всякая жуть, и, наверное, это, чёрт возьми, нормально после всего того, что Калужный увидел там. Таня с трудом соображала, что делает. Она просто знала, что должна во что бы то ни стало вытащить его из той крови, в которой он тонет, из огня, в котором горит, из дыма, в котором не может дышать. А может, из всего этого вместе, как вытащил её он. И ей, вообще-то, всё равно, потому что на секунду его боль стала почти осязаема, и Таня поняла: каждый из его кошмаров реален. Ещё чуть-чуть — и он правда сгорит, утонет и задохнётся. Если она не вытащит, не сможет — будет много раз видеть во сне измученное мертвенно-бледное лицо.
Ну кого, кого ты обманываешь?! Не поэтому. Нет. Просто потому, что ему хреново сейчас.
— Так, давай, послушай. Это всё неправда, —
Ей правда на секунду показалось, что его глаза будут красными, налитыми кровью, как в самых страшных фильмах, но, когда Калужный взглянул на неё из-под бровей, обдав декабрьским холодом, они оказались просто почти чёрными.
Ладно, с оскорблениями, которые вот-вот обрушатся на неё, и всем остальным она разберётся потом. Быстро скинув одеяло с плеч ему на колени, она обернулась в поиске чайника и заметила на стуле сухую чистую тельняшку. Таня быстро, стараясь смотреть на него как можно меньше, протянула её Калужному.
— У вас тут окно нараспашку было, снега намело, и холод жуткий, переоденьтесь.
Рука замерла в воздухе. Калужный сидел, не шевелясь.
— Выйди, Соловьёва, — беззвучно сказал он одними губами, смотря сквозь неё. Куда-то в сторону. Источая боль направо и налево.
Нет. Сегодня не выйдет, Калужный, нет уж, только не сегодня.
— Мне вот всё равно, что вы сейчас мне скажете, — почти зажмурившись, быстро, но твёрдо сказала она. — Вот честное слово, можете кричать на меня сколько хотите, я не уйду, пока вы не переоденете сухую тельняшку, ясно?
Калужный поднял на неё глаза. Полные… вязкой темноты. И отчаяния. Совершенно расфокусированные.
Протянул руку, как робот, отвернулся зачем-то, стянув серую футболку. Она тоже отвернулась, только завидев полоску кожи над спортивными штанами.
Калужный снова обернулся, всё так же глядя в пустоту, и поднёс левую ладонь к лицу. Провёл ей по глазам, будто пытаясь вернуться в реальный мир, прогнать тяжёлое наваждение. В тусклом свете фонаря она вдруг заметила на правой стороне его груди, там, где тельняшка не прикрывает кожу, маленькую выпуклость, будто кусочек какого-то шрама.
— Вам снятся кошмары, правда? — загнанно спросила она, чувствуя его ледяной взгляд. Через секунду он повернулся спиной. Будто снова переживал войну, всё то, что произошло там. Будто снова вернулся. Только… как-то глубже. Болезненней.
Это — боль.
Это — пустота.
— Раскрой глаза, а? — едва слышно проговорил он. — Ты ничего не видишь. Не придумывай того, чего нет. Я не тот, кто ты думаешь. Я не герой из этих... из трогательных сказок, — он отвернулся, и Таня увидела, как подрагивают в темноте очертания его плеч.
Все слова, все грубости, сказанные им, просто растворились в чёрном облаке его измученных глаз.
Вдох. Вдох. Выдоха как-то не получается. Тринадцатое декабря, половина первого.
— И я... всегда делал неправильный выбор.
Прежде чем подумать хоть что-то, она сделала шаг.
Замерла в десяти сантиметрах от рвано вздымающейся спины. Почувствовала тепло, исходящее от чужой кожи. Живой кожи. Живого человека. Закрыла глаза.
— Это… это всё равно, — тихо прошептала она. — Правда, послушайте…
— Соловьёва… — тихий голос прямо у её уха. Она знала, что он сейчас чувствует её дыхание.
— Знаете, как говорят? — быстро выпалила она, отчаянно боясь того, что он не услышит, не даст ей сказать. — Перед тем как зайти, солнце встанет для всех нас.