Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Он редко виделся с ней в последние дни, только во время пар в учебке на переменах, да и то не всегда. В столовой капитан, злой как чёрт, так стрелял глазами, что Марк не решался подсесть к их столу. Только смотрел, как Таня уплетает еду, даже не замечая, что ест, и нервно сжимая пальцы вокруг ложки или вилки.
Каждый долбаный ужин косясь на офицерский стол.
— Может, мы поговорим?
— Этим мы сейчас и занимаемся, — Таня подозрительно уставилась на него.
— Отлично. Да. Но, может, настало время поговорить о вашем лейтенанте?
— Ты об этом… — она устало
— «Ты об этом»? А о чём ещё? — Марк неверящими глазами уставился на неё. — Это он вас загонял, да? — спросил как бы невзначай, вешая очередной китель на верёвку.
— Он. За дело, — быстро поправилась Таня, нахмурившись.
— Очень интересно, за какое такое дело можно вас замучить до полусмерти?
— За очень серьёзное дело.
Она уставилась на него из-под бровей, будто умоляя замолчать, забыть и больше никогда-никогда не возвращаться к этим разговорам. С каких это пор разговоры о лейтенанте-мудаке стали запретными? С каких пор хоть какие-то разговоры стали запретными между ними?
Она абсолютно точно умеет читать мысли, потому что в ту же секунду, как Марк открыл рот, желая не просто возразить, а очень зло возразить, Таня выпалила на одном дыхании:
— Ну пожалуйста, просто поверь мне. Всё нормально, Марк, и я в порядке, просто правда очень устаю. Ускоренная программа имеет очень большие минусы, да ещё и сессия, мы почти совсем не спим, — она сложила руки на груди.
Марк секунду помолчал. С каждым днём после того завала, когда она проторчала под этой кучей камней чёрт знает сколько времени, с того момента, когда этот урод Калужный потащился (и с чего бы?) искать её, Таня будто возвела вокруг себя какую-то невидимую стену. Смотришь — и всё как обычно, и она правда учится, сессия, недосыпы, все дела, это нормально, всё нормально. Но протянешь руку, попробуешь дотронуться — и вот тогда почувствуешь под пальцами не тёплую кожу, а непроницаемую перегородку. И её умоляющие глаза за ней.
Но сейчас она смотрела на него не так. Сейчас он видел перед собой Таню, свою привычную Таню: чуть уставшую, но улыбчивую. Чуть-чуть суровую и упрямую.
Выдохнул.
— Ладно.
Она сразу же улыбнулась, как не улыбалась давно: открыто и чуть приподняв брови. В такие моменты казалось, что Лисёнок вот-вот заплачет. Он повесил последний китель и направился к выходу из туалета.
— Спасибо за помощь. Только осторожно, смотри, чтобы тебя никто не спалил на лестнице.
— Ладно. Если только Калужный хоть что-то…
— Я сразу же скажу тебе.
Он испытующе посмотрел на неё. Таня закатила глаза к потолку и снова улыбнулась, спросив:
— Ладно?
— Ладно, ладно, — проворчал Марк, уходя.
Ладно. Одно слово — и сразу становится легче. Даже совесть, начавшая было всерьёз терзать свою хозяйку, как-то поумолкла, убаюканная этим ворчливо-добродушным «ладно».
Она честно хотела рассказать ему всё, просто выложить всё как есть, чтобы не тащить весь этот ворох проблем одной. Он её друг. Ему не всё равно. Он да девчонки — всё, что у неё сейчас есть. Но стыд сковывал язык, потому что если рассказывать честно, то придётся рассказывать обо всём.
Да
Калужный поселился в ней легко и надёжно, и вот фиг теперь выковыряешь его. Он злит, раздражает всем своим безразличием, всей своей вечно вытянутой фигурой и криками своими — всем! Вцепиться бы в него и колошматить, пока силы не кончатся.
Он касался её ладоней так бережно, будто и вправду боялся причинить боль.
Господи, какая же ты дура, Татьяна Соловьёва, если хоть на миг позволила себе в это поверить. Ты просто идиотка, ты сделала глупость, ужасную глупость, храбрую, но такую бесполезную.
В голове тут же всплыла другая «глупость». «Глупость» — это он так сказал, когда вчера орал на них ночью.
Разве желание защищать Родину может быть глупостью? Таня вспомнила первый вечер после отъезда пятого курса. Они собрались в комнате досуга, Надя поила Валеру чаем.
Всем разом как-то вспомнились отцы, братья, мужья и парни, которые сейчас были там. Горе одной сразу стало общим горем. Вспомнился Надин Виктор, от которого новостей не было уже бог знает сколько, Машкин отец-лётчик, Костя Даши Арчевской, даже Артур Крамской, по которому рыдала Вика.
Валера не плакала. С каждой минутой складка между её бровей становилась всё резче. К концу вечера Таня решилась взглянуть на подругу и почти не узнала её: вся игривость, вся детская живость черт её лица куда-то делась. Среди давящей тишины Валера подняла голову и сказала:
— Вы как хотите, девочки. Я здесь не смогу. Я напишу рапорт.
Как-то так получилось, что за несколько дней они сделали это все. Наверное, Валера просто облекла в слова неясные мысли, которые все эти месяцы приходили им в головы.
Они напишут ещё, ещё и ещё. Будут писать до тех пор, пока им не разрешат, — так сказала вчера Надя. Просто не сейчас, немного позже.
— Таня! — в туалет на полной скорости влетела Машка и, едва не поскользнувшись на мокром полу, кинулась её обнимать. — Мы идём на танцы, на танцы, на танцы!
— На какие танцы? — нахмурилась она.
— На самые настоящие, не тупи, в дом офицеров! Это же новогодний бал! Я буду кружиться так, что все… все… все просто упадут! — пропела Машка, нещадно фальшивя и скользя по плиткам.
— Сейчас ты рискуешь сломать себе ногу и не пойти ни на какие танцы.
— Ой, не нуди, пожалуйста. Мы будем тан-це-вааать! Всю ночь!
— Ну, не всю, — Надя, улыбнувшись, вошла вслед за Машкой, — но часа два потанцуем. В субботу к восьми.
— Мне всё равно, пусть будет хоть пятнадцать раз американский шпион, если мы идём танцевать! И туда приглашают только первые два курса, так что дура Завьялова лопнет от зависти, — ещё раз торжественно объявила Машка, выбегая из туалета и совершая при этом довольно странный пируэт. Таня сильно сомневалась, что кавалеры на этих танцах придут в восторг от него.