Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

Когда они почти добрались до дверей, Таня вдруг открыла глаза, повинуясь какому-то порыву, и обернулась назад: там, за тёмной и всё увеличивающейся толпой, высоко в небе были видны чёрные точки, летевшие низко-низко и уже накрывавшие город. Одна, две, шесть… В это время кто-то толкнул Таню локтём прямо в висок, и на несколько секунд у неё потемнело в глазах.

Кажется, сейчас от этих чёрных точек, которые ещё не успели вырасти, отделятся крошечные песчинки, рассекающие воздух; они упадут вниз, оставив после себя маленькие воронки. Маленькие, совсем маленькие, ну пожалуйста!

И чтобы потом все вышли, убрали мусор, почистили улицы и разошлись по домам! Чтобы всё осталось как раньше!

Эти точки, разросшиеся уже до размеров бусинок, от Тани закрыл высокий старик с перекошенным лицом. Калужный затащил её к турникетам, когда на миг коричневое небо снова мелькнуло в просвете между людьми и она вдруг увидела столб дыма и пыли, поднимающийся откуда-то издалека, а в следующую секунду услышала звук взрыва, тут же исчезнувший в крике людей.

— Хватит глазеть, Соловьёва, двигай ногами, мы подохнем здесь! — прорычал Калужный над ухом, едва не оглушив её, и Таня быстро обернулась, ухватившись за его бушлат ещё крепче. Чтобы точно знать, смотреть не надо; точки приближались, разрастаясь, и скоро они станут с шарик для пинг-понга, потом — с яблоко, а когда чёрная громада заслонит собою всё небо, будет Взрыв.

Он начнётся со Свиста, перейдёт в Вибрацию, разразится Огнём и Звуком и закончится Смертью.

Бомбёжка началась, целая волна взрывов сотрясла толпу, кто-то упал, дети заплакали, и Таня, быстро ступая на первые ступеньки замерших эскалаторов, полных кричащих людей, решила: это конец. Взрывы уже за спиной, это взлетают на воздух Лесная, Выборгская, Петроградская, Крестовский остров, Русский музей, капелла, Финляндский вокзал, пенится Нева, теряя свои мосты, ну а им-то осталось совсем немного.

Лишь бы сразу. Лишь бы не серый бок бомбы и не страшное, часами, ожидание смерти.

— Товарищ старший лейтенант! — она попыталась переорать общий шум, даже не зная, что хочет сказать ему. Но, наверное, перед Концом что-то сказать нужно.

Если ей положено умереть здесь, то видеть тёмные большие глаза лучше, чем тело, затаптываемое на соседнем эскалаторе.

Но Калужный не обернулся, только потянул её вниз, быстрее, сильнее, железно держа под рёбра, перетаскивая через несколько ступеней разом, перенося, чтобы не упала, но через мгновенье что-то рвануло совсем близко, и он, чертыхнувшись, быстро сел, подмяв Таню под себя. Острые края ступеньки больно упирались в коленку, рёбра нещадно горели, правый висок пульсировал, но она забыла обо всём этом в тот же момент, потому что открыла крепко зажмуренные глаза.

Было темно и не так громко. Таня сидела, поджав под себя обе ноги и чувствуя за спиной перила эскалатора, а сверху, стоя на коленях, над ней нависал Калужный, положив руки на перила по обе стороны от её головы. Закрыл глаза почему-то, дышал часто и прерывисто. Глупый.

Она могла рассмотреть каждую ресничку, каждую точечку и родинку на побелевшем твёрдом лице.

— Хреново так умереть, да? — вдруг хрипло прошептал он, не открывая глаз.

Таня попыталась улыбнуться, но нижняя челюсть предательски запрыгала.

— Нормально, — выдохнула, всё-таки слабо улыбнувшись. Куснула

дрожащие губы.

Он распахнул глаза. Она задрала подбородок, чтобы лучше увидеть их.

Может быть, свист просто показался ей, потому что в таком гуле услышать его было невозможно, но сразу после этого содрогнулись стены, пол, она сама, и на них обрушился глухой, бьющийся о стенки черепной коробки Звук, заглушающий всё.

— Прямое, прямое! — закричали где-то внизу.

И спустя одну тысячную секунды после того, как своды вестибюля начали рушиться, Антон резко обнял её, обнял по-настоящему — прижать, охватить, ощутить всем собой и всю заключить в себя. «Голову!» — еле услышала Таня сквозь хруст и скрежет, и её потянули за волосы, обхватывая, лоб в лоб, чтобы она вся оказалась под ним.

Голову.

Таня сомкнула ледяные пальцы на его нестриженом затылке.

Это страшно: прямо слева, там, где эскалаторы только начались, что-то падает, и за грохотом едва можно различить звук проваливающихся куда-то вниз ступеней и крики падающих людей. Таня уверена, что сейчас она упадёт сама.

Когда дикий грохот стихает, оставляя им только плач и визг, она высвобождает голову и прячет её на плече у Антона, обнимая крепко, цепляясь руками за волосы, щёки, плечи, почти плача, держа его в руках, живого, тёплого, настоящего, упираясь носом в его висок, чувствуя тёплое дыхание на своей шее и боль от его ладоней на пояснице.

Ещё десять минут она не слышит ровным счётом ничего — только звон в ушах и собственное дыхание.

Калужный ведёт её, уже осторожней, вниз, на станцию, не встречая на этот раз особых препятствий, и Таня успевает несколько раз обернуться: вестибюля нет, он лежит какими-то горящими обломками, из-под которых торчат чьи-то руки и ноги; части эскалатора, что была чуть выше их, тоже нет. Сквозь вывороченные и рассыпавшиеся колонны видно маленький кусочек неба.

На станции тише и спокойней, здесь ничего не обвалилось и никто не погиб, здесь есть МЧС и какие-то ещё люди в форме.

Они опустились на пол подальше от путей, почти в середине зала. Таня закрыла глаза, прислонившись спиной к информационной колонке со схемой метро.

Бах! Бах! Бабах! В голове продолжили греметь взрывы, но уже глухо и монотонно, каждые две секунды. Перепугавшись сначала, она быстро обернулась к бледному, как снег, Калужному и спросила тихо:

— Что это?.. — собственный шёпот показался Тане криком, она поморщилась.

— Что? — тихо отозвался он, хмурясь.

— Удары… равномерные… Что, взрывают ещё?

— Это сердце твоё, — устало выдохнул он. — Отдохни, Соловьёва. Я тебя подниму.

Прямое попадание.

А они — живы.

Эскалатор обрушился в семи метрах от них.

А они — живы.

Они сжимали друг друга так крепко, что никакая смерть не подобралась бы близко.

Конечно, они живы.

— Откуда вы знали, что будет налёт? — едва слышно прошептала она, почти засыпая.

— Интуиция, если хочешь. Характерный звук, шумы на телевидении, запах, колебания воздуха, — откуда-то из темноты до Тани добрался его спокойный голос. — Я слышал это столько раз, что забыть не смогу.