Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
— Сей момент!
Закусив пупырчатым огурцом, Стенька отошел поближе к дверям и опустился на стул, угодливо поданный приказчиком.
— Отдохни, голубок… Денежку-то подальше спрячь. В этом доме всякой шушеры хватает.
— У меня не вытянут… А хозяин твой, никак, богат.
— Да уж не без капитала.
Потолковали о том, о сем, а затем Стенька почувствовал, что его неудержимо клонит в сон.
— Разморило меня что-то, борода.
— Душно тут, голубок, сидя засыпаешь. Прилечь тебе надо. Идем со мной.
Вскоре
Чекмез довольно крякнул. «Сильное зелье сготовила старая цыганка. Прощай, голубок, ночью сдохнешь, а чтобы ничего не заподозрили, ворота приоткроем. От холода-де замерз, и вся недолга, хе»…
А тем временем в доме Иннокентия Сундукова продолжалось шумное гульбище. Пахомий Дурандин как всегда был в центре внимания. После пляски он вызывающе повздорил с каким-то низеньким, прыщавым торговым человеком в «спинджаке», обозвав его шулером; тот страшно разобиделся, замахнулся на Дурандина кулаком, но грузный Пахомий так на него рыкнул («Да я тебя в порошок сотру!»), что купчик поспешил ретироваться.
Затем Дурандин перешел в игорную комнату. Здесь царила абсолютно противоположная атмосфера, насыщенная напряженной тишиной, перемежаемая, казалось бы, покойными разговорами, хотя за каждым безмятежным словом скрывались невиданные страсти, ибо здесь собрались известные игроки, «профессоры» карточных дел, о чьей игре и суммах денег складывались легенды.
Еще до вхождения в игорную комнату приказчик почтительно предупредил:
— Не извольте обидеться, ваша милость, но лучше бы вам играть на трезвую голову. Тут такие мастера — ого-го! Из Москвы пожаловали, обдерут как липку. Пожалейте ваши капиталы.
— Цыть! У меня ни в одном глазу. Цыть! — осадил приказчика Дурандин.
И в самом деле, когда Пахомий садился за игральный стол, пьянь, как по волшебству, покидала его, и весь его организм разом перестраивался, удивляя приказчика.
Появление Дурандина, казалось, не произвело на игроков никакого впечатления, лишь банкомет, кучерявый, узкоплечий человек, одетый по последней столичной моде, кинул на вошедшего хваткий, острый взгляд.
За игральным столом красного дерева, с толстыми витыми ножками, находилось четверо мужчин; рядом находился еще один стол с винами и закусками. Тут же толпились около десятка купцов, кои внимательно наблюдали за игрой, перешептывались:
— Яков Давыдыч уже десять тыщ выиграл. Везунчик.
— Коган каждый год в барыше бывает. Ловко-с банкует.
— Дурандин появился. Ну, теперь держись, господа честные…
Пахомий оглядел публику. Многих он уже знал: фабриканты, водочные тузы, сибирские золотопромышленники, скупщики хлеба, торговцы пушниной, короли железа…Что ни человек — денежный мешок, для которых тысяча рублей — мелочь, но когда дело доходило до более крупных сумм, некоторые, не желая больше рисковать, выходили из игры.
А за столом один
— Больше не могу-с.
Дурандин занял его место и произнес:
— Желаю присоединиться, господа. Не возражаешь, Яков Давыдыч?
— Помилуй, Пахомий Семеныч. Мы ведь не первый год картишками перекидываемся… Ваша ставка?
— Пятнадцать тысяч.
Зеваки ахнули, а Коган выдавил на хлыщеватом черноусом лице лестную улыбку.
— Браво, Пахомий Семеныч. Ваша карта.
Дурандин остановился на четвертой карте. Ему, как показалось, повезло: двадцать очков — весьма недурно.
— Вскрываю.
Банкомет положил поверх карт Дурандина десятку и туза и придвинул к себе пятнадцать тысяч.
— Будем продолжать?
— Лишний вопрос. Двадцать тысяч!
Но и эта огромная сумма денег была проиграна. Дурандина же захватил азарт. Выпив рюмку с соседнего стола и не закусив, он назвал следующую сумму.
— Пятьдесят тысяч!
Названная сумма была оглушительней. Потрясенная публика еще теснее придвинулась к столу. Дурандин страшно рискует, ибо Коган непременно сорвет такой впечатляющий куш.
Пахомий внимательно посмотрел на тонкие, быстрые пальцы банкомета (на редкость — без единого перстня), и это обстоятельство навело его на подозрительную мысль: еврейчик работает с колодой карт, как фокусник. Каждый год он увозит в Москву чемодан денег. Уж не шельмует ли? И когда на кону оказалось пятьдесят тысяч, что привело зевак в изумление и трепет, Пахомий вновь посмотрел на ловкие пальцы банкомета и вдруг произнес то, чего от него никто не ожидал:
— Позвольте осмотреть вашу колоду, милостивый государь.
Яков Давыдыч вспыхнул, в острых глазах его сверкнули злые огоньки.
— Вы полагаете, господин Дурандин, что я банкую мечеными картами?
— Пока не знаю, но невозможно во всех играх бить карту за картой. Не чересчур ли вам везет, господин Коган? Извольте колоду.
— Ваше право, господин Дурандин, — покривился банкомет.
Осмотр продолжался под гул ошарашенной толпы, но исследование не принесло результата, однако Пахомий знал, что искусные шулера так подделывают карты, что липу невозможно отличить самым зорким человеческим глазом.
— Вы не будете возражать, милостивый государь, если я потребую заменить колоду?
— Ваше право, — желчно повторил Яков Давыдыч, и когда в его руках оказались новые карты, поданные со стола, Дурандин вновь внес неожиданное для публики предложение:
— Вы не можете вашими пальчиками тасовать колоду в неспешном темпе?
— Черт побери! Это уж чересчур! — вскричал Яков Давыдыч.
— Вы видите разницу? Но при честной игре это ничего не значит. Если вы не согласны, то я могу полагать вас шулером. Шулером!