Цикл «Историк». Рассказ IV. Под ударами мрака
Шрифт:
– Совсем несложно – видишь что-то угрожающее тебе и просто сжимаешь руку на спуске.
– Так я бы мог перестрелять просто всех – и Олафа, и вас… Мне ведь угрожают все – хотят они того или нет…
– Оставляй только тех, без кого не можешь выжить.
– И это непросто… Непросто выжить, убивая всех подряд, кроме Олафа и вас…
– Выжить просто, а жить – нет.
– А вы знаете, что я думаю… Я думаю, что человек не может только выживать, он может – только жить… Все люди, считающие, что они только выживают, – просто перестают быть людьми… Они умирают – люди в них умирают… А люди, считающие, что они живут, – продолжают жить… И не важно, в каких условиях они находятся… Главное – они
– Для этого нужно обладать огромными силами… Олаф сильный боец, но даже он, оказавшись среди вечных снегов, потерял в себе человека…
– Нет, капитан, он не утратил эту сущность, он только враждует с ней… Он старается – жить, когда все вокруг старается заставить его – выживать… И он – живет… Не всей жизнью, отчасти отнятой у него этим Зверем, но – живет… Он делится со мной всем и готов все разделить с вами… Только не всегда у него получается поделиться только хорошим – порой, он делится плохим… Но ведь мы делимся всем – мы ведь не только охотники, делящие добычу, мы – друзья… В этом же суть человека – он видит в других не только жертву или угрозу, как звери, соратника или противника, как машины, но и – друга, и врага…
– Да, так мыслит только человек… Только человек пускает кого-то в душу, позволяя кому-то затронуть и разум, и чувства…
– Я прав, да?..
– Да, Ханс… В общем, да…
– Вы знаете, Олафа кровь хмелит, а не ужасает… Он иногда зря проливает ее – он не правильно поступает, когда поит ей Зверя… Но это сложно – отличать нужную кровь от ненужной… Ему – сложно… От этого и происходит этот Зверь – от бессилия осознать… Этот Зверь – он, как бог, объясняет все, что Олаф не осознает… Зверь, как бог, решает все сложные задачи за него, приходя в его душу… решает, доступными ему методами…
– Ты веришь в бога?..
– Нет… Я верю в то, что мы не можем знать всего, но нам это нужно – все знать… Нам нужен кто-то, кто все знает… И я верю, что он существует – тот, кто сильнее нас… и у него до нас дело, как и у нас до него…
– Это и есть – бог…
– Тогда богом может быть и офицер, и “защитник”… Вы же сберегли наши силы, а этот “защитник” облегчил нам жизнь…
Офицер погасил глаза, темнея, отворачиваясь от сияния Хантэрхайма, лучащегося звездным светом среди бескрайних снегов…
– Нет, Ханс.
– Но как же?..
– Не верь мне, как этому “защитнику”. Я не знаю… И он… Он сделан мной… И он – не знает…
– Но он так помог нам…
– Нет, я допустил… Ханс, я отключу его. Он – опасен для вас.
– Но он…
– И я опасен для вас. Мне здесь не место, Ханс. Я не могу жить так, как вы.
– Вы хоть попробуйте… Что вам терять теперь?..
– Что терять? Честь, Ханс.
– Может, вы и сделали что-то не так, но вы ведь не специально, вы ведь все исправите… Главное, что вы – постараетесь все исправить… И я, и Олаф – мы все время стараемся исправить все, что сделали не так… А мы все время что-то не так делаем… Мы столько всего друг другу прощаем, когда видим, что стремимся к осознанию и исправлению всего такого…
– Я не могу себе этого простить.
– А вы попытайтесь… Отчего же не простить себе что-то, что простят другие?..
– Нельзя прощать себя, когда другие прощают, не понимая всей вины.
– Знаете, если б мы с Олафом так совестью угрызались, она б нас давно съела…
– Тех, кто провинился сильнее других, она грызет дольше…
– Нас она только покусывает, как этот мороз…
– Я предатель… Я предал систему, предал вас…
– Но вы не предали себя… А тот, кто не предает себя – совершает ошибку, а не преступление… Вы же все с хорошими побуждениями делали – вы же считали, что поступаете
– Я вообще не герой, Ханс…
– Но вы не попрали человека в себе ради служения системе или свободе… Вы совершили подвиг, о котором не будут кричать целые армии, но о котором буду помнить я. Вы ведь из-за меня пожертвовали всем… А могли пожертвовать добротой ко мне, сохранив все блага… Вы же не раскаиваетесь в том, что не убили меня тогда, когда я скрутил вам руки…
– Нет, Ханс. Но я раскаиваюсь во всем остальном.
– А остальное – следствие этого поступка… Не корите себя за это, если не упрекаете себя в том, что сохранили мне жизнь…
– Не пытайся оправдать меня.
– Мне не надо оправдывать вас – я вас не обвиняю.
– Я так и думал, что ты все понял… Ты все понимаешь – даже то, чего не понимаю я…
– Мне же очень надо все понимать – мне же ничего не известно…
– Знания задают мыслям ход, загоняя их в заезженную колею… Из этой колеи сложно выйти – сложно посмотреть на мир незамутненным взглядом… Это привычка мыслить так, а не иначе… Это привычка, сберегающая наши силы, но туманящая наш разум… Она никогда не позволяет нам видеть ясно. Я смотрю через нее в снежное сияние глазами, открытыми для другого света и не видящими этого сияния. А Олаф смотрит через нее суженными глазами хищника, видя одну только жертву. Наши мысли закодированы только для одной стороны жизни, и нам тяжело избавиться от этих кодировок, окинув взглядом ее всю – всю жизнь.
– Но ведь вы можете…
– Я не знаю, могу или нет – эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной решеткой…
– Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время – так дайте его себе, потерпите уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь – терплю…
Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему силы жить – пусть и среди зверей, среди чудовищ…
Запись№16
Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил, что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он достаточно терпеливый и дождется нашего ухода… Как бы Олаф не протестовал против его приказа, он просто не способен этого приказа не исполнить – и ему не под силу остаться здесь дольше одной ночи… Мы не можем постоянно жечь энергию наших машин, а сами мы для таких мест никак не предназначены. Я рад, что мы уходим… И я рад, что офицер не проявляет беспокойства из-за того, что уходим мы из одного кошмарного места – в другое, от одного чудовища – к другим. Только до меня пока не дошло – от отчаянной решимости это у него или от полной подавленности… Он кажется очень спокойным, и его глаза горят, но не жаром живого огня, а ровным свечением осветительного прибора… Я таким его еще не видел, поэтому не знаю – хорошо это или плохо.