Цветные ветра
Шрифт:
Густели кроваво, как свежие раны, белесые, выцветшие глаза мужиков. Давили землю потные, широкие ступни. Пахло тягучей, липкой слюной.
Высоко над тайгой, перегибая небо, пронесся оранжевый горный ветер. Подхватил стаю журавлей, как сухие листья, унес их за горизонт.
Посмотрел растерянно Калистрат Ефимыч на землю и сказал Настасье Максимовне:
– Кто же ето так?… Почто?…
Не слушалось его, мягко раздвигая грудь, радостно неслось, плыло, таяло, следом за мужиками, широкое,
– Как же это?… Чево мне в них-то?… Чево?…
XXV
Поручик Миронов переселился к Семену. В келье, где жил Калистрат Ефимыч, развесили хомуты и заячьи шкуры. Привезли из города казаки кипы воззваний на киргизском языке.
Читая как-то бумагу, полученную из города, Миронов спросил:
– У тебя, Семен, отец где?
– На заимке, в черни. Пасеку разводит., Наш род-то пчеловодницкий…
Офицер вяло переспросил:
– Пчеловодницкий?… На пасеке?… А когда он приедет?
– Должно, усю зиму проживет.
Офицер румяный, как осенняя рябина. Оглядел грудь Семена, подогнутую, как сук, хромую ногу, сказал угрюмо:
– Смотри!…
Вечером, в кровати, Семен шепотил жене:
– Должно, гумагу из города-то получил… про батю. В восстании, дескать…
– А мы-то при чем?
– Скажут: помогаете. Восстанщикам-то! Потрескивали полати. Всхлипывала во сне Устинья. Тяжело пахло печью. Сползла с кровати Агриппина, прилипая потными ногами к крашеному полу, тихо прошла к офицеру в горницу.
Фекла, нагревая дыханьем волосы Семена, отозвалась.
– Поползла!… Надо Гриппину попросить да попу иконы батины передать… Поп попросит ахфицера…
– На ризах-то сирибра сколько. Снять, что ли?…
– Пусть прападат. Тут же хозяйство, а он об ризах. Надо иконы-то в церковь передать… пушшай… Может, ничего, не тронут.
Семен ворочался, не спал, Фекла сердито толкнула его локтем:
– Да дрыхни ты, прости господи!
– Пойду я к бате…
– Куды ишшо?… Спи…
Семен вздохнул.
– На восстанью пойду. Позаву ево. Хозяйству пропадать, что ли?
– Кончат те восстанники-то…
– Чево я им?
– А краснова-то убил!… Наши парни и то хвастаются: придет., грит, наша власть – кончим Семена.
Семен сбросил одеяло с потевшего тела. Фекла, засыпая, сказала:
– Митрия пошли… А только зря… Настасья-то не пустит… старика…
Семен не спал ночь. Утром напоил скотину, пошел к попу Исидору.
Поп, закрывая широкими ладонями глаза лошади, смотрел, как работник подталкивает телегу.
– Объезжать учу… – тихо сказал он.
Лошадь, как от ветра палатка, испуганно дрожала животом. Семен подошел под благословенье.
– Батины иконы в церковь хочу отдать.
– Не приму! –
– Отой-ди!… Садись!…
Лошадь, лягаясь, понесла в ворота. Повисая на вожжах, кричал в телеге работник:
– Э-э-эй!… Отой-ди-и!…
Поп, отфыркиваясь широкими, как у лошади, ноздрями, пошел в дом.
– Не приму! – сказал он в сенях и в горнице добавил: – Очистить их надо!
– Иконы древние…
– Знаю. А ты знашь, что он над ними делал? Не знашь! Я и сам не знаю!… Может или нет быть, что он над ними изгалялся.
– Однако висели они… святые…
Поп сел на диван, впуская зеленые, кочковатые руки в волосы, сказал:
– Неси. Освящу!… Измаяли вы меня, молиться не могу. Неси.
Дмитрий пьяный лежал на сене. Увидев поднимающегося на сеновал Семена, сказал гнилым, как водянистое бревно, голосом:
– Я, Сеньша, братан, пьянай… Почем зря я… – И вытер рукавом грязные, как поганые грибки, слезы. – Робить не могу, Сеньша… Думал, братан, пять лет… Подряд!… Приду домой, пороблю… Не могу, Сеньша, я!…
– Обветрит…
Дмитрий вскочил и, размахивая руками, хрипло закричал:
– Я, брат, ничего не боюсь!… Да!… Ты, поди, думашь – боюсь…
– Ну, ступай к бате, – сказал Семен неуверенно.
– К какому?
– К Листрату… В восстанью… Скажи: пушшай идет. А то, бают мужики, в восстанью переселился Листрат Ефимыч. Тоды ведь нам кабала, парень.
– Я?… Я, брат, не боюсь! Я могу! Я, парень, пойду! А кабала тебе будет, а мне никогда… Я, паря, в милисыю перейду. Наймусь! Я стрелять умею… Налево, круго-ом, ма-арш!… Левой!…
XXVI
…Как туча, обняла небо душа. Как травы – обняла землю. Костры вы мои желтые, птицы перелетные- глаза; голос – ветер луговой, зеленый и пахучий.
У каждого сердца плакал и смеялся. Буреломами, песками, болотами пахнут хмельно они.
Бороздит рыба ил речной. Река бороздит усталую землю. Какие камни падают в тучу? Какие лиственницы на камнях?
Эх, горы вы мои, горы Тарбагатайские! Эх, брат мой, волк красношерстный!
Сердце ваше целовал.
XXVII
Ползет по крутосклону человек. За плечами желтый мешок, фуражка солдатская.
К чему бы? Тропа в заимку одна.
“Шпиён”, – подумал рыжебородый.
Встал на шипишник и, как зашебуршал листвой человек, вышел из куста – винтовку поднял, говорит:
– Обожди.
Расправил тот усы под опухшими серыми щеками, мешок за плечами подкинул, ответил:
– Ладно. Думал – не стречу, а у вас дозоры – честь честью. Вот лешаки!
– Ты куда?
– Я-то? Я, парень, к Листрату Ефимычу.