Цветные ветра
Шрифт:
– Тибе бог какой, покажи? Время тяжелой – псех богов собирать надо!… Солай…
Влезая в тележку, ответил поп Исидор:
– Верно! Окаянное время, сам многого не вижу, слепну. А у нас бумага из города – Зеленое знамя, отряды религиозные для киргизов… Священная война… Понял?
– Бойна – плохо. Бойна не надо – лучша.
– А для русских – дружина Святого Креста.
Погнал с пасеки к дому поп лошаденку. Наклонясь над неподвижным, как снежное поле, лицом шамана, говорил шумно:
– Никто
– Псех!… псех лучша! Большой бог, как верблюд!
Захохотал поп. Закрыл прозрачные веки шаман, и за ними глаз просвечивает, как огонь в золе.
Отвернулся Исидор, долго хохотал в лес, на деревья.
А в комнате бродил возле стен похожий на клуб зеленого дыма. Сидел на корточках Апо, сгорбившись, в грязном бешмете, увешанном амулетами. Пахло от него айраном и дымом костров.
– Каких тебе надо богов? Наш бог – “иже еси на небеси”. Понял? На небе, та-ам!…
– Не надо!… ближе надо. Толстый бог надо.
– В христианскую веру перейти хочешь?
И вдруг, опрокидывая стулья, понесся по комнатам, орал радостно:
– Переходи в христианскую, всем табуном! Я вас в реке крестить буду, как Владимир равноапостольный!… Водою окроплю! Сколько вас тысяч! И тогда один отряд будет – Святого Креста, – бей большевиков по-православному!
Взял со стола толстый молитвенник, раскрыл и над головой шамана, стуча кулаком по крыше, кричал:
– Крестись! Вера наша большая, крепкая.
– Вера сильный, кыргыз псе время бьет.
– И будем бить – крестись! А тогда сам будешь басурманов бить.
– Чаксы!… харашо!…
– Я молитву целый день читать буду, в воде святой, я читаю… мало? Вечер еще читать могу, мало? А ты как думаешь?
И понесся по комнатам, ища попадью.
– Мать, а мать! Может, меня в архиереи произведут!… Может, я на пасеке монастырь выстрою!
Оглянулся в комнате шаман – никого нет. Вскочил, схватил молитвенник за пазуху. Опять сел у дверей.
Вбежал поп, раскидывая толстые, как коряжины, слова:
– Согласен креститься? Ты баям своим объясни, поп Исидор не врет!
Указал шаман на иконы.
– Веселый бог, богатый… Алтын-золота сопсем торговля нету, а по нем бешмет золотой.
Пощупал пальцами, щелкнул.
– Веселай бог!… Комлать такой бог мошно! Больше бог есть? Как лошадь, как арба?…
– Есть, – сказал поп, – пойдем в церковь. Ознакомлю. Раз ты изъявил желание, а я будто патриарх константинопольский… и Владимир равноапостольный!… Пошли!…
Стоят возле стен в ризах серебряных с глазами усталыми – давят тяжелые ризы – святители большие и малые.
Обрадованно сказал шаман:
– Хороший бог! Куды хочешь бог!
– Крестись, пока река не застыла.
Провел ладонью по стенам Апо, обошел
– Настоящие, старые иконы! Вот эти!… Мотри!
Ногтем длинным и грязным царапнул шаман.
– Кафтан чаксы – корошай, настоящий серебро, не польской. Сколько кобыл возьмешь?
– Чево-о?…
– Продай бога! Сколько кобыл возьмешь? У меня кобыл многа. Баран хочешь – баран могу. Проси!…
Закрестился поп, отошел к дверям, заорал:
– Кабы не святое место, я бы тебе башку расшиб, стерве!… Иконы немаканому продай. Да ты одурел, парень. Печку топить будешь?
– Зачем топить печку! Время тяжелый, брюхо болит – молиться хочем!
– Иконы дареные. Калистрат Ефимыч, предводитель разбойничий, – сам, может, раскается впоследствии, – подарил. Ценность! Ничего ты не понимаешь.
– Мы понимай. Зачем не понимам! Торговаться хочешь. Калистрат знам, большой купец будет, кыр-гыз лупить хочет. Э-эх!… – Вздохнул и, легонько дергая попа за рясу, сказал робко: – Слушай, баба тебе надо, десять молодых баб дадим, цха-а!… Чаксы баба – девка! Кумыс – бочка, каждый утро-вечер – баран, козы ешь! Минь шаман Апо умират – шаман будешь – ходи с богом своим!
– Это ты мне? С нехристями, немакаными?…
Из тележки уже сказал шаман:
– Твой цена очень большой! В мой башка не влазит, не понимай…
XXXII
С воем, причитом бежала у плетня Агриппина. Волосы по плечам, по груди как пена, а голос как камни в пене – режется:
– Ой, чует мое сердечко – разрывается… на беду едешь… Солдатушек с вами пять десяточек – побьют вместе что с батюшкой восстанщики с гор. Восподи!
Земля плакала, слезилась. Туча как бельмо в небе.
Офицер в седле, сонный, как увядающий цветок. И только губы – алым-ало.
Сказал Миронов:
– Не комедничай. Какая беда! На байге отряды в тысячи сберем. А восстанщики ваши только от податей бегают. Выпорем – перестанут.
Как хмель по кедру, заплетаясь в плетнях, причитала Агриппина. Молодело лицо, глаза молодели.
– И за што ты, восподи, наказываешь, за што ты гневаешься?… Батюшка в разбойники-грабители пошел; милый с батюшкой на сабельки… Владычица ты моя Аболатская!
– Будет!
Ударил лошадь плетью меж глаз. Прыгнула она к туче и, отскакивая злобно от дороги, понеслась. Сапог лаковый; в нем выглянувшее из туч солнце. Клок грязи – как воронье крыло на плетне.
Нет офицера Миронова.
Прутья плетневые отламывая грудью, билась Агриппина.
Подошел, прихрамывая, Семен, пьяный. Зачерпнул грязи в руку, в лицо ей плеснул.
– Гуляй, Грипка, пьянствуй! А я по Митрию поминки справлю. Завтра хоронить будем – привезли Митьшу.
И, плескаясь косым плечом в холодном и сером ветре, бормотал: