Цветные ветра
Шрифт:
Поднял ковш, тяжелый, русский бубен, бил в него табызом шаманским. Вокруг костра шел и пел:
– Э-эй!… Ушел Койонок-дух с Абаканских гор, и пути его занесло снегом. И льды заросли за ним, спит Койонок-дух, не знаю где! Э-эй!…
Стоят вокруг костра блестящие новые боги, держат их киргизы на руках. Потные руки, бешметы потные, аракчины скинули, кричат:
– Помогай, русский бог, помогай!…
Берет кусок мяса шаман Апо, трясет им в дыму – красном и липком, как мясо. В бубен русский
– Э-эй, русские боги, хорошие боги, помогайте киргизам! У киргизов много скота: баранов, кобылиц… Сколько мы будем жертв приносить, киргизы не скупые!
– Помогайте, боги в тяжелых халатах!…
У ваших шаманов тяжелые бешметы, прыгают они плохо, мы будем костры вам жечь – полтайги, из священного кедрового дерева. Э-эй… Помогайте, боги!
Вынимает книжку из-за пазухи шаман, в дыму ныряет книжка. Бьет в бубен, пляшет шаман, кричит:
– О-о-ё-ё!… боги русские, веселые, как водка, боги!… Толстые, скучные слова вас сгоняют, в руке тяжело их держать. Я буду кричать вам слова легкие и приятные, как кумыс!
– Во-от!… Бросаю плетку твоих шаманов в огонь, я буду говорить с вами ласково – вы боги богатые, у русских избаловались!…
– Надо богов умилостивить, надо богам жертвы!… Камень Копай над озером – розовый и легкий.
Шаман на нем, киргизы на нем. Пляшет шаман, в пене руки.
И боги новые в травах укутаны, на руках трясутся – трусят, тоже в пене розовато-зеленой.
Бьет в бубен шаман, кричит:
– Э-э-эй, отзовитесь, пустите шамана с вами говорить, помогайте!
Бьются в пене сердца, бьются боги, скала, озеро под ней – бьется. Скот в ауле, юрты – все кричат:
– Помогите-е!!
XXXIV
Рыжебородый Наумыч обивал кошмами верх телеги.
У потухших костров, завернувшись в тулупы, спали мужики. Телеги вздернули оглобли, и в зеленовато-желтом сумраке, казалось, рос по котловине прямоствольный тальник.
А были в котловине пески да прижухлые травы, мелкие, как песок. И еще озеро в камышах и солнцах, похожих на плиты соли.
Пришел с осмотра лагеря Никитин, одна щека была у него перевязана – болели зубы.
Наумыч сказал:
– Привезем мы вас к самой борьбе, скажем для виду-то – болящие, али что… коли спросят.
Никитин спросил:
– Оружие привезли?
Наумыч почесал молотком бок.
– Оружью?… Ты ведь, баял, не привозить.
– Не нужно.
– Значит, не привезли. Дисциплина! Они тоже понимают!…
Калистрат Ефимыч отозвался с телеги:
– Привезли. Ты ему, Микитин, не верь.
– А ты укажи, – разозленно крикнул Наумыч, – нет, ты укажи, где оно?…
– Найдешь у вас…
– Ну, и молчи!… Раз твое дело молчать! Я штаб, я отвечаю, понял?
Полдень закружился сухой, желтолицый, яркий.
Яркие
Сказал Калистрат Ефимыч:
– Байга!
И, отгибая кошму, как будто радостно отозвался Никитин:
– Байга!
Песни на поляне желтые, как масло. Люди на земле – липкие, блестящие листья. С одной стороны – киргизы, с другой – новоселы.
Желтая шелковая нить песка перед ними. Лошади дышат торопливо. Тяжел, густ человеческий пот. Ржут телеги, ржут люди; вся земля – пески ржут.
Пыль над поляной, над розовым озером.
Подвезли телегу к поляне. Мокрый, с мокрой фуражкой, тискался Наумыч, кричал:
– Не жми! Не жми! Тут болящие-е!…
Хохотали мужики.
Офицер выехал на середину поляны и, пригибаясь к луке, говорил сбивчиво и волнуясь о дружинах Святого Креста, отрядах Зеленого знамени, о защите отечества.
Вороная лошадь играла мускулами. Наумыч сказал:
– Ладный конь!… Надо приметить!…
Джигит выехал с бараном через седло и понесся. С гиканьем догоняли и рвали барана джигиты.
– Кто вырвет – выиграл, – сказал Наумыч в телегу.
Густо пахнущей тайгой стояли мужики, и ни один не выбежал на поляну. Только, как ветер листьями, шевелил мчавшийся джигит волосатые веки мужиков.
– Наших нет? Не догоняют? – спросил Никитин.
– Борьбы ждут. Ето все так… зря…
Голоспинные киргизята гнались вперегон на коротконогих лошаденках. Киргизы загикали:
– Ей! Ей!
Но так же, колыхаясь глазами, тесно стояли мужики.
Киргизы взглянули на темные пласты их тел, на неподвижную шерсть бород и, замолчав, сдвинулись.
Пахло кислой кошмой в телеге, глядеть в щель нужно через Никитина. Нельзя было охватить все поле, наполненное людьми.
Калистрат Ефимыч сказал:
– Жарко.
Точно пронизывая кошму длинными коричневыми от табака пальцами, отвечал в щель Никитин:
– Нет. По-моему, прохладно.,
Подходили, подъезжали еще.
Не пески, не земля дышит – люди в овчинах, в азямах, на телегах, на лошадях. Гнется, вглубь уходит земля – темнеет. Только блещет над ними озеро, камень – скала священная – Копай.
Говорит аксакалам шаман Апо:
– Душно мне. Все внутри как плесень. Зачем жмутся и молчат русские? Зачем они не веселятся, не играют?
Отвечали аксакалы:
– Ничего. Русские сразу веселиться не умеют. Русские хотят видеть борьбу.
Говорят баи:
– Где батырь Докай? Пусть готовится.
Сказал Калистрат Ефимыч:
– Тяжело тут в телеге-то, парень! Только и видно, что гриву, хвост али спину киргизскую… Надо на волю.
Через кошму кричал рыжебородый Наумыч: