Дарханы. Академия Четырех богов
Шрифт:
— Но я не убивала! Это сделали вы, — бросила я отчаянный обвиняющий взгляд в бородатого мужчину. — И если дарханы хоть что-то смыслят в чувствах, они проверят и убедятся, что я не лгу.
Он усмехнулся:
— Дарханы проголосуют. И, уж прости, ты даже не представляешь, сколько из них уже сделали верный выбор и готовы остановить безумца любой ценой. Твоя жизнь сейчас в наших руках, Кейсара ди Мори. Нас куда больше, чем тебе кажется.
— Вы требуете стать одной из вас?
Я чувствовала себя не за столом, а на острие ножа, и чем дольше сопротивлялась,
— Мы хотим, чтобы ты выжила, и готовы тебе помочь, — повторил он. — Но выживание, Кейсара ди Мори, требует выбора.
Я посмотрела на их лица — на всех. На Мэй, которая отвела взгляд, будто стыдилась. На Аишу, сидевшую с выпрямленной спиной, но с дрожащими пальцами. На Равенса, ухмылявшегося без тени сомнения. На Иллиана, непроницаемого, как всегда.
— Ты на особом счёту, — продолжил бородатый, буравя меня взглядом и сделал большой глоток настойки. В моем горле пересохло, но я не могла даже притронуться к кружке. — Твои родители нужны императору, принцесса с Юга, — прозвище он назвал на полном серьёзе, — и ты можешь подобраться к нему ближе, чем кто бы то ни было. С нашей помощью.
Я стиснула зубы. Горло пересохло, но я не могла даже коснуться своей чаши.
— Я не убийца и из меня плохой… заговорщик, — я медленно подняла взгляд, глядя на бородатого в упор. Они в самом деле думают, я на такое способна?!
— Подумай, — его голос стал мягче, обволакивающим. Разве не с этой мыслью ты приехала сюда? У тебя отняли семью. Прошлое. Из тебя делают оружие, послушное и бездушное. У тебя отняли семью, прошлое, ломая раз за разом. Тебя лишают всего, что тебе дорого — прошлого, происхождения, твоих привычек, твои мысли заменяют удобными тем, кто служит Четырём богам.
— Послушайте… — начало было я, но он так же вкрадчиво продолжил:
— Тебя лишили даже любви твоего сероглазого друга сентара де Ларса — он, как истинный дархан, послушно отступил в сторону. Бросил. Потому что велели. Всё ещё считаешь его достойным? Мужчина, который готов отвернуться от того, кого любит, лишь потому что ему приказали.
Меня бросило в жар. В грудь ударила такая боль, что хотелось застонать. Этот жар пронизывал меня, пронзал каждую клетку, каждое дыхание, словно огненный поток, и я не могла остановить его.
— И они — все эти дарханы, возомнившие себя богами — не остановятся, пока от твоей личности не останется лишь жалкая тень, — продолжал заговорщик. — И пока ты сама не станешь бессловесной силой императора-безумца. Ты пойдешь на бессмысленную войну умирать за то, во что не веришь?
Наступила гробовая тишина. Только потрескивание свечей да редкие вдохи за длинным столом.
Я подняла глаза. Всё вокруг будто поплыло. Лица за столом размывались, расплывались, теряя черты. Мэй, Аиша — вместо них были силуэты, густые, как дым, и такие же чужие. В центре — он, бородатый мужчина, говорил, говорил… но теперь казалось, что его лицо стёрлось. Остались лишь два глубоких, бездонных глаза, холодные, как рассвет над могилой.
В каждом лице теперь был он.
Демон…
Покровитель?
Именно это имя вспыхнуло
Покровитель. Тот новый бог, пришедший из Аркетара — и под знаменем которого готовится новый кровавый переворот, в который меня втягивают против воли…
— Нет, — сказала я, неловко поднимаясь — упала одна из кружек, разливая настойку. Голос прозвучал неожиданно чётко, даже для меня самой: — Я не с вами! Не отдам свою душу ни вам, ни ему!
У Равенса дрогнул уголок губ, как будто он ждал этого ответа… или надеялся. Бородатый в центре не пошевелился. Меня убьют теперь?!
Я отпрянула дальше к той стене, в которой был проход, ударила пяткой, глупо и наивно надеясь, что меня выпустят. Я сама пришла сюда, доверчиво, как за пастырем — и сама виновата, что попала, идиотка, в липкую ловушку опасного паука. Это о нём говорил Бьёрн!
— Оставьте её, пусть бежит, — донесся до меня сквозь грохот крови в висках голос бородатого. — Она всё равно будет с нами.
— Она предаст нас! — рявкнул Равенс.
— Оставь, — гремело эхом в ушах. — Она увидит всё на суде, и ей не отвертеться. Мы достанём её там. Есть время подумать…
И в этот момент, откликнувшись на мои чувства, вспыхнул ярче огонь в лампадах и свечах и пламя сорвалось с кончиков пальцев. Оно полыхало откуда-то изнутри, рвануло по моим рукам, не обжигая — живое, как дыхание.
Кто-то вскрикнул, кто-то начал шептать на даори, кто-то бросился в сторону…
Пламя метнулось по стенам, закружилось над столом, над головами, в каждой чаше, кувшине, где раньше плескалась настойка, полыхало жидкое сияние. Густой чёрный дым пропитал воздух, и заговорщики вскочили с мест, стало душно и жарко. Здесь я была не в ловушке — я была силой, огненной и бесконтрольной.
Позади меня раздался щёлчок.
Движение камня. Щель. Свет, что плеснулся в подземелье. Свежий воздух. Свобода. Как пламя из очага, я выскользнула из этой комнаты и бросилась прочь, зная, что меня не будут преследовать.
Тьма за мной сгустилась, и я бежала, путаясь в подземелье и темноте, задыхаясь и не оборачиваясь, пока не выбралась каким-то чудом обратно в свою темницу и не схватилась за решётку, отделяющую от свободного мира.
Проход, ведущий во тьму, сомкнулся так, словно его и не было.
Глава 38. В которой я предстаю на суде…
Мой сорванный голос услышали спустя время и наконец пришли. Дарханы-стражи скрутили мои руки, будто бы боялись, что сложенные в магический жест пальцы смогут вызвать вокруг обжигающее пламя и причинить вред императору, и вывели на свет.
Пальцы загудели тупой болью от натянутой верёвки, и всё тело отзывалось невыспанностью, жаждой, напряжением в затёкших от долгой неподвижности в мышцах.
Всё, что происходило в подземельях — заговорщики, тени на стенах, запах хлеба, которого я так и не попробовала, чужие взгляды, настойка с горечью трав — всё это теперь казалось бредовым сном, где теряется грань между правдой и иллюзией. Может, я так глубоко ушла в медитацию, что всё это была жестокая игра подсознания?