Девушка с экрана. История экстремальной любви
Шрифт:
— Завтра я улетаю. — Неловко было, что пожилой человек так лебезил и упрашивал меня, масло таяло в его глазах. — Ладно, так и быть. Но в понедельник заедет девушка и заберет его. А вы мне позвоните в Нью-Йорк, чтобы я решил, говорить с Панаевым или нет.
— Все что хочешь и как пожелаешь! Алешенька, чаю, коньяка, твоих любимых сушек?!
— У меня через десять минут встреча.
— Где?
— В театре.
— Напротив нас?
— Да.
— Надеюсь, позовешь на премьеру.
— До этого еще далеко.
—
Я встал, пожал ему руку и, перебежав по диагонали улицу, вошел в театр. Меня уже ждала ассистент главного режиссера. Довольно молодая и симпатичная девушка. Но… я улетал завтра и знал, что в этот вечер буду под Ариночкиным магнитным полем.
В аэропорт Арина отвозила меня на машине поэта, которую потом должна была поставить в гараж. Пожалуй, август был лучшим месяцем и отрезком в наших отношениях. Почти что идиллия. И я думал, что следующий ее приезд в Америку будет необыкновенным. Кто это сказал: человеку свойственно ошибаться?
Прилипчивый, как банный лист, таможенник дал ей пройти со мной к регистрационной стойке. Когда Ариночка включала свой шарм и обаяние, даже таможенники были не в силах устоять. После регистрации она провожала меня до «границы». Была нежна и покорна, в платье, потрясающе облегающем ее фигуру, которое мы купили во французском магазине «Галери Лафайет», недавно открывшемся в центре города. Ласково уткнувшись мне в ключицу, она всхлипывала.
— Ариночка, не забудь забрать интервью Панаева.
— Да, обязательно. Я тебя не увижу теперь целый месяц.
— Могли бы вообще никогда не встретиться.
— Не говори таких ужасных вещей. Алеша, а как я куплю авиабилет? Он теперь стоит очень дорого.
Я достаю деньги и отсчитываю ей украдкой.
— Не бойся, мой милый, теперь это никого не волнует.
— Раньше такое называлось валютными операциями и за это могли посадить на пятнадцать лет.
— Сейчас все расплачиваются долларами.
— С визами все в порядке? — спрашиваю я.
— Да. И даже канадская на год. Алешенька, я хочу тебя, я люблю тебя.
Я обнимаю ее тонкую талию и гибкую спину. Мы нежно целуемся.
— Я тебе позвоню сегодня вечером.
— А я сомневался…
Она улыбается сквозь две слезы.
— Ты всегда шутишь…
— А жизнь — грустная штука.
— Не улетай, вернемся… Я тебя убаюкаю и ублажу…
Я слышу название своего рейса. Если б они только знали, как я люблю летать! Распустили бы всю авиацию. Представляете, мир без авиации, небо без самолетов. Ура! Какие буйные фантазии…
Она трется щекой о мою небритую щеку, и я выскальзываю из ее объятий. Она хочет перейти со мной границу, но ее не пускают.
В валютном магазине, где я закупаю водку, виски, шоколад, чтобы привезти хоть что-то тем, кому я должен привезти, я натыкаюсь на
«Delta» летит, приземляется и не разбивается. Будет возможность написать еще пару книг… для избалованных читателей.
Ариночка звонит спустя полчаса, как я переступаю порог своего дома.
В понедельник я прохожу через кучу писем, бумаг, посланий, депеш, через весь этот бред, называемый работой.
В среду, когда я возвращаюсь домой, на моем автоответчике записано не одно, а целых два послания от Ардалиона Панаева, который срочно просит ему перезвонить.
Я сразу же набираю номер его дачи под Москвой, там уже ночь. Он мог звонить только по одному поводу — кино…
— Можно к телефону Ардалиона Панаева?
— Здравствуй, Алеша, это я.
Я не узнаю его изменившийся голос.
— Получил ваше послание, чем могу быть…
Он не дает договорить:
— Мне звонил некто Ядовик из «Совершенно откровенно» и сказал, что на столе у него лежит мое интервью, сделанное вами. Как оно у него очутилось?
— Меня упросил его седой заместитель дать только прочитать, а потом…
— Вы знаете, что сказал этот Ядовик? «Ардалион Нектарьевич, вы действительно собираетесь это интервью публиковать?!»
— А что не так с интервью?
— Оно сделано с легкой американской небрежностью. Но дело не в этом, мы с вами договаривались, что оно записывается для американского журнала «Интервью» и ни в коем случае не для имперской прессы, с которой у меня свои счеты.
— Я не собирался без вашего согласия ничего публиковать. Я думал…
— Вы думали? Вы знаете, что такое русские редакции, где все воруется и публикуется без разрешения автора?!
— Они не посмеют этого сделать, я их засужу.
Он взвинтил голос:
— Вы хотите, чтобы я стал вашим колоссальнейшим врагом?! Я им стану…
— Нет, этого я не хочу. Я хочу, чтобы мы сняли фильм вместе.
— Вот мое последнее слово: немедленно пошлите своих близких в редакцию забрать интервью, и чтобы завтра же оно лежало на столе у моего директора. И упаси вас Господи, если кто-то его где-то опубликует. Пока это не будет сделано, нам больше не о чем разговаривать!
Он бросил трубку, не попрощавшись.
Я не мог понять, отчего такая бурная реакция. Я знал, что пресса много писала о нем и часть статей лягала его, что свой лучший фильм «Раба» он снял, позаимствовав сценарий у другого режиссера, которому не дали доснять черно-белый вариант, как слишком авангардный и символистский. Но чтобы звонить с угрозой и разрывать все отношения — должна быть или газетная паранойя, или что-то еще более серьезное. Но что? Я не представлял.