Дневник лабуха длиною в жизнь
Шрифт:
– А хочешь?
– загадочно улыбнувшись, произнесла Бэгюль.
– Что?!
Бэгюль встала с кровати:
– Лежи, отдыхай, я сейчас.
– И вышла, прикрыв двери.
Ее не было минут десять. Меня потянуло на сон. Сквозь дрему я думал, что все же не зря пришел - с ней было хорошо. Небольшую неловкость я все же чувствовал: я не целовал ее - большое несоответствие было между молодым, довольно упругим телом и морщинистым лицом. Видимо, она и не претендовала на мои поцелуи.
Я уже стал клевать носом, как вдруг из другой комнаты поплыл волшебный звук дудука и зазвучала медленная восточная музыка. Дверь открылась, и из нее выплыла Бэгюль. Вокруг
Бэгюль медленно приблизилась к кровати, легла у моих ног. Стала ласкать ноги, постепенно подбираясь руками к плоти. И через минуту-две плоть стала реагировать. Бэгюль легла поперек кровати и нежно потянула меня на себя. На этот раз было долго. Наконец, обессиленные, мы упали на подушки. Оба тяжело дышали. "Неужели устала? Хоть она и в хорошей физической форме, все-таки пожилая женщина, за сорок!" Уже почти пять часов, как мы занимаемся любовью.
Мне пора было уходить. Я сказал, что мне понравилась розовая кофточка, в которой видел ее на концерте, и что хотел бы купить жене такую же. Она, не сказав ни слова, встала с кровати, подошла к телефону. Пока она балакала на туркменском, я разглядывал ее наготу. Жаль - такое несоответствие с лицом. Бэгюль закончила разговор:
– Минут через пятнадцать принесут, - сообщила она.
– Как, вот так сразу?
– искренне удивился я.
– Меня все знают и уважают, - улыбнулась приятной улыбкой женщина.
– Пока принесут, сварю тебе крепкий кофе?
– О да, конечно!
– не переставал я удивляться.
– Очень кстати!
Давно пора было уходить, а я все еще балдел, как Шахрияр из "Тысячи и одной ночи". Пока мы пили кофе, принесли пакет. Я спросил:
– Сколько с меня?
Нам дали зарплату.
– Ни в коем случае!
– запротестовала Бэгюль.
– Мне очень хочется сделать подарок твоей жене, и, пожалуйста, спрячь деньги!
– Извини, Бэгюль, я бы хотел заплатить! Скажи, сколько?
– Эдик, пожалуйста, мне это ничего не стоит, я буду рада, если ты позволишь сделать этот маленький подарок твоей жене и передай ей, - добавила лукаво, - что что у нее очень хороший муж.
– Обязательно передам, - улыбнулся я.
Я был тронут, нежно обнял ее и произнес:
– Я не знал, что такие женщины существуют. Мне было очень хорошо. Вероятно, мы больше никогда не увидимся, но я навсегда запомню эту сказку!
– и нежно поцеловал Бэгюль в губы.
Пустыня Кара-Кум
Мы летели на "кукурузнике" давать концерт строителям Каракумского канала. Пока загружались, я поболтал с летчиком и штурманом, они оказались хорошими ребятами - положили дощечку между своими сиденьями и разрешили мне сесть на нее.
Самолет летел на сравнительно небольшой высоте. Барханы убегали за горизонт. Иногда неизвестно куда ползли караваны верблюдов. Фюзеляж самолета нагрелся, но в кабине у пилотов жарко не было. Они даже разрешили закурить. Закурили и сами. Приоткрыв дверь, я глянул на свою бригаду. В салоне было очень душно и неприятно пахло. Многих рвало. Быстренько захлопнул дверь.
Из-за горизонта выплыл Каракумский канал. Неожиданно поднялся сильный
– Не волнуйся! Успеем сесть, - заметив мой взгляд, улыбнулся он.
Показался оазис - селение строителей. Минут через пять пошли на снижение. Ветер усиливался. Потемнело. Успели приземлиться и стали быстро разгружаться. Из самолета вываливалась концертная бригада с зелеными лицами, матерившаяся похлеще одесских биндюжников. Я вынес контрабас и вернулся за баяном и чемоданом. Схватив оба, посмотрел в сторону, где должен был находиться инструмент. Метрах в пяти от земли кружился мой контрабас. Небольшой такой, совсем маленький смерчик прошелся рядом с самолетом, поднял мой инструмент и ушел в сторону. Контрабас, как огромный лист с дерева, покрутившись, упал наземь. Я подозревал - контрабасу каюк! Подняв чехол, понял, что мой инструмент превратился в большое количество щепок.
Ветер, подняв тонны песка, дул с такой силой, что те сто метров, которые мы должны были пройти до ближайшего здания, пришлось преодолевать, крепко вцепившись друг в друга. Ничего не было видно, а ведь это был только час дня. Глаза и рот боялись приоткрыть - песком забивало. Летчики вели за собой вереницу еле живых людей. Мне повезло, я летел в кабине и хотя бы зеленым не был.
Здание оказалось большой столовой. Ввалившись в комнату, зелено-желтые человечки попадали на пол. Немного отдышавшись и стряхнув песок, я открыл чехол контрабаса. Гриф не сломало, но все остальное - щепки. Сев в стороне, я разложил кусочки на полу и с тоской уставился на них. Подошли музыканты, покачали головами.
Тут дверь открылась, и зашел симпатичный мужчина высокого роста, весь в песке. Это оказался сам начальник канала, лауреат Ленинской премии.
– Ну что, артисты, никого не унесло?
– весело спросил он.
– Да уж, - забормотали мы.
К нему подошли две наши певицы.
– Что нам делать, нам ведь помыться надо.
– Все уладим. Через час-другой ветер спадет. Мы пока вам выделим две комнаты - для мужчин и для женщин. Обе с душем. Накормим, ну а вечером - концерт.
– Тут он заметил меня, сидящего на полу, и подошел.
– Что это?
– кивнув на щепки.
– Это был контрабас.
– Что случилось?
Я рассказал.
– Чем могу помочь?
– Я вот думаю, что, если попробовать все это склеить хорошим клеем? И было бы хорошо, если бы за это взялся специалист по дереву.
– Будет тебе клей и специалист по дереву!
– тут же живо пообещал начальник.
Как и предсказал лауреат, ветер стихал. Через полчаса пришел специалист по дереву с маленьким чемоданчиком, и через два часа собрали и склеили этот ребус.
– Теперь надо больного забинтовать, - сказал специалист и достал из чемоданчика парусиновые ленты.
Контрабас стал похож на раненую женщину с тонкой шеей и большой попой.
– Получай свою бабу!
– улыбнулся мастер.
– Поиграй сегодня на ней одетой. Завтра сможешь раздеть.
Вместе посмеялись. Настроение поднялось, треволнения улеглись.
Поселок строителей разрастался вместе с оазисом, в котором расположился, и так как каждому поселку в Советском Союзе полагалось иметь свой клуб - был он и здесь, и довольно вместительный.
К трем часам дня все успокоилось. Солнце нещадно грело, как будто бури и в помине не было. На концерт все пришли чистые, отдохнувшие. Контрабас, конечно, звучал неважно. Самое главное, что было слышно, это - бум, бум.