Дневник переводчика Посольского приказа Кристофа Боуша (1654-1664). Перевод, комментарии, немецкий оригинал

Русаковский Олег

В этом году в столичном городе Москве произошел опасный бунт [328] . Его спешно подавили благодаря решительности и стойкости Его Царского Величества и верности стрельцов и других людей, преданных Его Царскому Величеству и государству, так что несколько тысяч бунтовщиков поплатились за это жизнью. Башкирцы, подданные Его Величества царя Московского, также бунтовали против властей. Они разоряли земли вокруг Уфы, уничтожая все, и брали в плен тех, кто попадался им на пути, сжигали города и деревни и творили великие непотребства. Против них послали в Уфу боярина и воеводу муромского князя Федора Федоровича Волконского с войском. Он, однако, не смог привести их в этом году к покорности, потеряв в различных стычках много людей.

328

Имеется в виду Медный бунт 25 июля 1662 г.

В столичном городе Москве все росло в цене из-за медной монеты, что казалось опасным. За измену, злоупотребление и мошенничество с монетой многие тысячи людей, в особенности же чиновников, уполномоченных для выдачи и сбора монеты на монетных дворах, а также монетных мастеров и подмастерьев хватали, отбирали их имущество, различным образом пытали, мучили и казнили, частью же после пытки отправляли в ссылку в разные места, отобрав и отняв их добро и имущество. Это, однако, совершенно не помогало делу. Дороговизна росла день ото дня так, что невозможно ни описать, ни прочесть подобное в хрониках. Мера [329] ржи стоила двадцать

рублей, мера овса или гречи [330] – 28 рублей, мера овса – десять рублей, фудер [331] дров – полтора рубля, фудер сена, который лошадь могла съесть за два дня, пятнадцать рублей, пара русских сапог – двенадцать рублей. Вообще, все товары были весьма дороги. Причиной этому было то, что служащие Его Царского Величества получали свое жалование из казны медной монетой, в ту же цену, что и серебряной. Когда же за нее что-то покупали, то принуждены были платить вдесятеро и более того. Это вызвало у тех, кто жил за счет казны, великий голод, бедность и нужду. Поселяне не нуждались, тем дороже продавая свое зерно и прочий урожай. Купцы также сбывали свои товары по той же цене и, пожалуй, искали в том двойную выгоду. Наконец из-за этих дурных монет весьма подешевели и серебряные деньги, так что за все приходилось платить серебряной монетой в три и даже в четыре раза дороже, чем прежде. Притом в стране, слава Богу, был хороший урожай всякого зерна и плодов, так что, казалось, не было никакой причины для этой великой дороговизны, кроме беспорядочного правления. Ведь каждый получал из казны медную монету как добрую и имеющую хождение, когда же доходило до трат, то десять шиллингов [332] едва ли стоили половину шиллинга. В конце концов и казна не желала принимать их, требуя все платежи в серебряной монете, но из казны не выходило наружу ничего, кроме чистой меди. Лучший из служителей получал поэтому на свои расходы шесть рублей в месяц, по названию же имея ежемесячное жалование из казны в сто рублей [333] . Немецкие офицеры, которых в прошлые годы призвали в страну, пообещав многое и посулив великое довольство, принуждены были теперь страдать от тяжкого голода. Выезжать из страны не позволяли, в стране же не осталось пропитания и т. д.

329

Мера (Maass) – мера объема жидкостей и сыпучих тел, колебавшаяся в различных немецкоязычных регионах между 1 и 1,8 литра.

330

Вероятно, автор «Дневника» считает гречу (Buchweitzen, Grutze) разновидностью овса. Примечательно использование им верхненемецкого диалектного Habe, Haaber вместо нормативного Hafer.

331

Фудер (Fuder) – мера объема жидкостей и сыпучих тел, колебавшаяся в различных нижненемецких и прибалтийских регионах в пределах 800–1800 литров. Есть основания подозревать ошибку со стороны автора или переписчика «Дневника», поскольку в противном случае сложно объяснить как значительную разницу между стоимостью одинакового объема дров и сена, так и последующее упоминание о том, что лошадь способна за два дня съесть фудер сена, масса которого равняется примерно 200 килограммам.

332

Шиллинг (Schilling) – мелкая серебряная монета. Возможно, автор «Дневника» имеет в виду алтын, поскольку последний представлял собой монету в 3 копейки, а рубль, таким образом, равнялся около 33,3 алтына. Серебряный талер, номинально равный рублю, насчитывал в различных нижненемецких денежных системах XVII в. от 24 до 48 шиллингов, что, вероятно, позволяло приравнять алтын к шиллингу.

333

В целом приведенные в «Дневнике» данные соответствуют сведениям о более чем пятнадцатикратном обесценивании окладов переводчиков Посольского приказа. См.: Беляков А.В. Служащие… С. 125–127.

1663 год

3 января в Смоленск прибыл из Москвы писарь Петр Долгов, направлявшийся к Его Величеству королю Польскому с письмом Его Царского Величества относительно обмена пленных.

В тот же день прислали приказ от Его Царского Величества из Москвы, чтобы русские комиссары отправили гонца со своим письмом к польским комиссарам с упреком, что они не сдержали свое слово, которое огласили через посланника Иеронима Комара. Ведь литовские войска незадолго перед тем захватили замок Усвят, уничтожив все в этой области, и вторглись дальше в страну вопреки объявленному обеими сторонами перемирию. За это преступление следовало казнить смертью полковников Чарнавского и Дятловича. Если же они продолжат свой поход, то люди Его Царского Величества этого не допустят, ответив насилием на насилие.

10 января из Смоленска выехал подьячий Петр Долгов, а с ним восемь человек польских пленных, которых выбрали челобитчиками ото всех польских пленных из русского государства к Его Королевскому Величеству и Польской республике и велели передать Его Королевскому Величеству вместе с письмом Его Царского Величества. Равным образом в соответствии с приказом, полученным от Его Царского Величества, отправился от русских к польским комиссарам и гонец Яков Лазарев с письмом.

10 февраля комиссары получили письмо Его Царского Величества с приказом немедленно отправить отдельно половину польских пленных, находящихся под стражей в Смоленске, на границу и отпустить их на волю без какого-либо выкупа и обмена, однако же самых незначительных людей. Также следовало написать к польским комиссарам, чтобы они оценили доброту Его Царского Величества, отпустившего разом стольких пленных без какого-либо обмена, и равным образом обошлись с русскими людьми, бывшими в плену в Польше.

14 февраля гонец Степан Дичков, отправленный перед поездкой польского посланника Комара из Смоленска к польским комиссарам ради утверждения всеобщего перемирия, прибыл в Смоленск из Вильны с письмом от литовских комиссаров. Те извещали русских об отправке к Его Королевскому Величеству и республике посыльного с просьбой о предложениях, сделанных через этого гонца. Вынужденные долгое время ожидать касающегося их решения, они немного задержали этого гонца, чтобы отослать его с чем-то определенным. До сего дня, однако, они не получили никакого приказа относительно этого дела, поскольку Его Королевское Величество, вероятно, был вынужден вступить в переговоры о соглашении с сословиями по вопросу о том, следует ли дать ход этому делу или же отказаться. Посему, не надеясь на приказ в коротком времени, они не удерживали долее гонца и решились отпустить его с этим известием. Если они в дальнейшем получат приказ и волеизъявление Его Королевского Величества об этом предложении, то дадут знать об этом без промедления. Этого гонца тотчас послали к Его Царскому Величеству в Москву с письмом, предварительно переведя его, и со всеми относящимися к нему известиями.

15 февраля генерал-лейтенант Дроммонд со смоленскими дворянами, полком конницы и пехоты, вновь выступил из Смоленска к Быхову, чтобы снабдить его продовольствием и вооружением.

21 февраля из Смоленска к польской границе выехал сотник Роман Кробовский с письмом к польским комиссарам и двумястами польскими пленными, отпущенными на свободу согласно приказу Его Царского Величества.

24 февраля в Смоленск из Львова возвратился с письмом Его Королевского Величества гонец Иван Брянцев, отправленный к Его Величеству королю Польскому с письмом Его Царского Величества, извещавшим об отправлении великого посла Нащокина. Он сообщил, что думный дворянин Нащокин задерживается в Люблине, где принужден медлить, пока Его Королевское Величество не вернется из Львова в Варшаву к началу сейма. В тот же день в Смоленск прибыл отправленный к польским комиссарам гонец Яков Лазарев с их письмами, подписанными под Минском. Они утверждали, что произошедшие

нападения были вызваны и начало им было положено не поляками, но только и единственно русской стороной. К тому же они не обещали и не заключили через своего посланника Комара перемирие, но лишь предложили некоторые условия. Поскольку русские комиссары отвергли эти предложения, не приняв их, это положение не является и не может быть названо перемирием. Хотя после этого комиссары, назначенные с обеих сторон для обмена пленными, заключили перемирие, русская сторона тотчас же нарушила и преступила его.

Утром 1 марта, еще до света, жилец Дичков привез из Москвы приказ Его Царского Величества русским комиссарам отправляться со всеми сопровождающими из Смоленска в Москву к Его Царскому Величеству. Им не следует ни продавать, ни забирать с собой провиант и все пожитки, но оставить все в Смоленске, приказав подготовить и отправить в Смоленск по нынешнему санному пути еще больше запасов, поскольку всем им предстоит весной вновь отправиться в Смоленск для продолжения съезда. Между тем они должны были оставить комиссаров, назначенных из их числа для обмена пленных, в Смоленске под началом губернатора и окольничего князя Петра Алексеевича Долгорукова-Оболенского со всеми оставшимися польскими пленными, с тем чтобы обмен мог продолжиться. К тому же комиссарам надлежит обратиться через нарочного к польским комиссарам, объявив, что они, ожидая прибытия тех, с большими расходами и тратами провели в Смоленске более года, ныне же на короткое время выезжают в Москву к Его Царскому Величеству. Между тем те намеревались отправить своих гонцов и посланников, так же как и раньше, для всяких переписок и не желали тратить собственные средства, потребные для ускорения давно уже объявленного съезда и устроения христианского мира. Русские, однако, намеревались вновь явиться в Смоленск, как только условятся о времени и месте. Через этого гонца, Якова Лазарева, полякам также дали знать, что Его Царское Величество вновь отпустил из столичного города Москвы 248 человек польских пленных без какого-либо обмена, не говоря уже о выкупе, единственно из царской милости и доброты, дабы с русскими, находящимися в плену в Польше, поступили так же, без промедления доставив их на границу для обмена.

3 марта русские комиссары со всей своей свитой отправились из Смоленска в Москву.

11-го прибыли туда.

12-го того же месяца им пожаловали поцеловать руку Его Царского Величества в Передней палате [334] . Посольского канцлера Алмаза Ивановича, однако, не допустили явиться перед Его Царским Величеством, поскольку он не проявил должной осмотрительности в шведском деле, кроме как при его начале. Ведь обнаружилось, что в шведском экземпляре Кардисского мирного договора некоторые пункты были неверны и противоречили русскому экземпляру [335] . Из-за этого вскоре возникли решительные разногласия о мирном договоре, заключенном в Кардисе между Москвой и Швецией, хотя он и был утвержден государями с обеих сторон и скреплен клятвой, поскольку после надлежащей проверки выяснилось несовпадение в экземплярах на русском и шведском. Шведы желали, согласно двадцатому пункту в их экземпляре и обещанию, данному господам их послам боярами Его Царского Величества, с которыми они вели переговоры, возвратить всех своих подданных, плененных в этой войне, включая и тех, кто принял русскую веру и повторное крещение. Русские же, напротив, согласно двадцатому пункту в русском экземпляре, который им равным образом подтвердили в Стокгольме особой грамотой Его Королевское Величество и шведские сословия, не желали выдавать никого из шведских пленных, принявших греческую веру. Из-за этого на обеих сторонах возникло большое недоверие, которое день ото дня росло и увеличивалось. Барон Бенгт Хорн, прибыв из Москвы в Швецию, отчитался о своем поручении и, обнаружив подлог, которым русские великие послы выманили особую подтверждающую грамоту относительно двадцатого пункта русского экземпляра, совершенно по-иному доложил правящим шведским сословиям. Шведская корона немедленно отправила с королевским письмом в Москву посланника Конрада фон Бернера, бывшего перед тем маршалом посольства [336] . В этом письме порицались обман и ложь русских великих послов, которые, предоставив ложные и неверные сведения и поддельные бумаги, добились у шведов утверждения двадцатого пункта в соответствии с русским экземпляром. Шведы настаивали, что двадцатый пункт следует выполнить в полном соответствии со шведским экземпляром, а утверждение русского признать недействительным, а также что Его Царскому Величеству надлежит в дальнейшем не только не допускать подобных лжецов и обманщиков к посольствам, но и справедливо наказать их за этот великий обман, а посольства к иноземным государям доверять отныне людям, способным по посольскому обычаю внушать доверие своей честностью и обходиться без лжи. Ведь из-за одного лживого и безбожного посольства государства лишь озлобились друг на друга и потеряли все доброе и полезное. На это письмо Его Царское Величество, со своей стороны, ответил шведам через названного выше Бернера довольно оскорбительно, намереваясь отправить новое великое посольство в Швецию для сравнения и справедливого исправления этого пункта. Фон Бернер же, со шведской стороны, не соглашался с этим, настойчиво требуя удовлетворения как в этом пункте о пленных, так и в отношении свободной торговли, что русская сторона замалчивала и трактовала в соответствии с договором, и возражал, что иначе не выйдет ничего доброго. Русские же обращали на этого Бернера совсем мало внимания и не желали на сей раз вступать с ним в долгие разговоры как с частным лицом, а отправили его с названным выше царским письмом. После него к Шведской короне был послан нарочный Иван Песков с письмом Его Царского Величества о приеме русских великих послов, которым предстояло отменить и исправить в Стокгольме эти ошибочные пункты.

334

Имеется в виду Передняя палата Теремного дворца.

335

Имеются в виду споры о ратификации Кардисского мира, о которых рассказывается в записях за март 1662 г.

336

Вероятно, имеется в виду участие Конрада фон Бернера в посольстве в Россию в 1655–1656 гг.

14 марта канцлеру Алмазу Ивановичу было наконец позволено поцеловать руку на приеме у Его Царского Величества. Перед тем он дал истинный отчет о шведском деле, которое исполнили столь неверно и ошибочно и долгое время не могли исправить не по его вине, а гораздо более из-за небрежности и промедления других. Ему по-прежнему поручили управлять Посольским приказом.

9 апреля отпустили крымского гонца Сефи Али Аталика. Он принял от Его Царского Величества письмо к своему хану с упреками в том, что все условия, которые хан предложил Его Царскому Величеству в письме, посланном с этим Сефи, были совершенно несправедливы и направлены лишь к позору и ущербу для Его Царского Величества и его государства. Поэтому хану следует отказаться даже от мыслей о таких несправедливых условиях, оставить лживых поляков и живущих на той стороне Днепра казаков, которые не верны и не преданы ни одному из них, и, восстановив прежнюю добрую и скрепленную клятвой дружбу с Его Царским Величеством, принять накопившиеся за прошедшие годы дары и подношения и доставить всех русских пленных на границу за справедливый выкуп. Если же он этого не сделает и продолжит замышлять враждебные действия против Его Царского Величества и его границ, царь, призвав помощь Всевышнего Бога ради своей невиновности, созовет всех своих подданных, русских, татар, казаков, калмыков, башкирцев, грузинских и терских князей, донских и запорожских атаманов и всех верных жителей своего государства и ответит на эту несправедливость силой оружия.

26 апреля гонец Иван Песков, отправленный Его Царским Величеством в Швецию ради приема назначенных великих послов, прибыл в Москву из Стокгольма с письмом Его Королевского Величества. В нем король желал переговоров, чтобы, собрав вновь комиссаров с обеих сторон в соответствии с Кардисским договором, уладить взаимное непонимание, противоречившее Кардисскому договору, отказавшись от всех несправедливых требований. По исполнении этого шведы охотно готовы принять, увидеть и выслушать русских великих послов. В противном случае не было оснований для того, чтобы послать их в Швецию и принять их там, не говоря уже о том, чтобы выслушать. Ведь нарушения, которые ныне столь умножились с русской стороны, нельзя уладить и устранить ничем, кроме открытого съезда.