Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

мечущейся между надеждой на успех и неверием в него, вконец

315

изматывает тебя, словно бросает во все стороны, кидает, пере

ворачивает, как утопленника, которого швыряют волны!

Я думаю порой, что, будь я богат, я заказал бы себе такой

пейзаж: лето и порыв ветра.

Круасси, 9 августа.

<...> О, какой кладезь невыдуманных романов, какие золо

тые россыпи,

откуда прошлое черпается в виде уже готовых

драм, сценок, разнообразных и ярких портретов, представляют

собой человеческие воспоминания! Какое любопытнейшее со

брание воспоминаний, где представлены были бы все слои об

щества, мог бы создать человек, пожелавший произвести подоб

ные раскопки, посвятив себя исследованию всего этого

множества связей и отношений, и восстанавливая по отдельным

кусочкам историю целых семей. Сколько семейных тайн,

сколько забытых историй, похороненных в далеком прошлом,

найдет здесь тот, кто возьмется записывать без прикрас все эти

рассказы, стремясь сохранить при этом характер устной речи,

ее интонацию, всякого рода подробности — те особые краски,

которые бессознательно находит самый обыкновенный человек,

не являющийся художником, когда он предается воспомина

ниям; обрывки мемуаров; внезапно возникающий аромат эпохи;

необычайные сцены, срывающие все покровы с эпохи и чело

вечества. <...>

Вторник, 3 сентября.

Вместе с Сен-Виктором мы отправляемся в небольшую по

ездку по берегам Рейна, а оттуда в Голландию. <...>

В Германии, при виде гостиничной комнаты с двумя крова

тями, у вас тотчас же возникает представление о пристанище

мужа и жены, о супружеской чете. Все здесь, вплоть до зана

весей девственной белизны, говорит о любви добропорядочной,

дозволенной, освященной законом. Во Франции подобная ком

ната неизменно вызывает представление о любви незаконной.

Ее тень словно лежит здесь на мебели, на стенах, везде,— и не

вольно представляешь себе какое-нибудь похищение или встре

чу мужчины с любовницей. Почему бы это? Не знаю. <...>

Майнц.

Осматривая Майнцский собор (его хоры, выполненные в

столь очаровательно-неистовом стиле рококо, что скамьи ка-

316

жутся здесь застывшей деревянной зыбью), а затем церкви

святого Игнатия и блаженного Августина, где балюстрады орга

нов украшены амурчиками, словно это какой-нибудь театр мар

кизы Помпадур,

я размышляю о судьбах католицизма, первона

чально столь сурового, столь нетерпимого ко всему чувствен

ному — и пришедшего в конце концов к тому сладострастному,

возбуждающему искусству, каким является искусство иезуитов.

Только и видишь вокруг что томных епископов с танцую

щей походкой Дюпре, смахивающих на жрецов древних вакха

налий; ангелов, протягивающих чашу со святыми дарами дви

жением амуров, натягивающих свой лук; святых мучеников,

откидывающихся на кресты, с видом скрипачей в экстазе. Све

товая игра свечей, расположенных за алтарем, — точь-в-точь

сияние вкруг раковины Венеры; религия, сошедшая с полотен

Корреджо и скомпонованная Новерром в виде усладительной

оперы о господе боге. Так и ждешь, что зазвучат флейты и фа

готы и под звуки этой музыки — самой чувственной, самой, если

можно так выразиться, щекочущей и пряной, красавец епископ

изящным жестом маркиза вытащит просфору из золотой коро

бочки, словно конфетку или понюшку испанского та

бака. <...>

Амстердам.

Вчера в вагоне железной дороги я смотрел на спящего

юношу напротив меня. Я наблюдал, как сочетается лежащий на

его лице солнечный луч с густой тенью, падающей от козырька

фуражки.

А сегодня, очутившись перед картиной Рембрандта, которую

принято называть «Ночной дозор», я обнаружил тот же самый

световой эффект. И подивился длящимся еще поныне спорам

о том, изобразил ли художник на своем полотне дневной свет

или ночное освещение. Я был просто поражен, вспоминая все то,

что говорилось и писалось о будто бы странном и неестествен

ном свете на этой картине. Я видел только полнокровный, горя

чий, живой солнечный луч, освещение в высшей степени логич

ное, рациональное, ясное. Но только — как почти всегда у Рем

брандта — здесь не ровный, рассеянный дневной свет, а пучок

солнечных лучей, падающих сверху и подсвечивающих персо

нажей сбоку.

Никогда еще не выходило из-под кисти художника подоб

ных человеческих фигур — они живут, они дышат, они трепе

щут при свете дня; их ожившие краски отражают и вместе с

тем испускают солнечные лучи; лицо, кожа отсвечивают; пора-

317

зительнейшая иллюзия достоверности: человек в солнечном

свете. А каким образом это сделано — непонятно. Способ запу

тан, невосстановим — таинственный, колдовской, непостижи