Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

роман. А теперь мне пришлось сделать полем боя «Фанни» *,

территорию гораздо менее подходящую для этой цели».

Рассказывает, какую досаду вызывает у него необходимость

постоянно перескакивать с темы на тему, из одного столетия в

другое. «Не успеваешь даже никого как следует полюбить. Нет

возможности кем-либо увлечься... Это так надоедает: чув

ствуешь себя как лошадь, которой разрывают губы мундшту

ком, заставляя поворачивать то

налево, то направо!» И он изо

бражает, как лошадь кусает удила.

Затем мы говорим о том, какие огромные барыши приносят

театральные пьесы. «Сами посудите, вот я сейчас законтракто

ван на три года, если только не случится что-либо непредви

денное... Так вот, сумма моего заработка за эти три года будет

равняться той, которую приносит одна пьеса, поставленная на

сцене, даже если она не пользуется успехом... Жанр стихотвор

ной комедии, я считаю, отжил свой век — либо вы пишете

стихи, а не комедию, либо вы пишете прозой... Все в конце кон

цов сведется к роману. Да, этот жанр столь обширен и емок, что

способен вместить в себя все. Сейчас в этой области сделано

немало талантливого».

И он уходит, протянув нам на прощание руку — настоящую

руку священнослужителя — жирную, мягкую, холодную. «При

ходите ко мне как-нибудь в один из первых дней недели, — го

ворит он, — потому что в конце недели у меня уж не голова,

а пивной котел».

Воскресенье, 3 ноября.

Обедали у Петерса вместе с Сен-Виктором и Клоденом.

После обеда Клоден потащил меня в «Театральные развлече

ния». Всю неделю я усердно работал. Не знаю почему, но я чув-

326

ствую настоятельную потребность подышать воздухом какого-

нибудь злачного места. Время от времени необходимо опу

ститься на самое дно.

В одном из коридоров встретил директора, Сари; передает

рассказ Лажьерши, ездившей не так давно в Руан к Флоберу;

она уверяет, что одиночество и непомерная работа скоро совсем

сведут его с ума. Флобер нес ей всякую чепуху — о каких-то

вертящихся дервишах, о каких-то птицах, якобы устроивших

гнездовье в его постели... Не помню уже, кто рассказывал мне

со слов мадемуазель Боске, гувернантки его племянниц, об

этой его невероятной, лихорадочной работе; даже своему слуге

он разрешил заговаривать с ним лишь по воскресным дням,

и то, чтобы сказать: «Сударь, сегодня воскресенье». <...>

7 ноября.

< . . . > В XIX веке романическое уже не питается любовью,

единственная

сфера романического в наши дни — это карьера

политического деятеля. Только здесь может играть еще какую-

то роль случайность; это единственная область, не укладываю

щаяся в рамки обычного буржуазного порядка вещей. Непред

виденное ныне почти не встречается. < . . . >

12 ноября.

< . . . > Великая наша беда в том, что непрерывный умствен

ный труд, которому мы предаемся, все же не поглощает нас

целиком; правда, он как бы одурманивает нас, но не заполняет

настолько, чтобы мы могли стать недоступными для честолюби

вых помыслов и нечувствительными к ударам, которые нано

сит нам жизнь.

Пошлая, плоская жизнь; ничего, ровно ничего не происхо

дит. Одни каталоги. Дни, наполненные отчаянием, утрата вся

кого вкуса к жизни так мучительна, что порой ты готов поже

лать себе что угодно, лишь бы в этом была какая-то подлинная

сила.

Слабой стороной многих произведений XVIII века было то,

что их авторы слишком много вращались в свете и сообразовы

вались с его понятиями, вместо того чтобы сообразовываться с

собственными. В этом же слабая сторона современной журна

листики. < . . . >

327

Все великие произведения искусства, которые считаются

идеалом прекрасного, были созданы в эпохи, не знавшие кано

нов прекрасного, или же художниками, не имевшими понятия об

этих канонах. < . . . >

Не кроется ли будущее нового искусства в сочетании Га-

варни с Рембрандтом — в реальности человека и его одежды,

преображенной магией света и тени, поэзией цвета — солнцем,

льющимся с кисти художника? < . . . >

Я считаю гнусной всякую профессию, связанную с верше

нием правосудия. Я сам присутствовал однажды при том, как

исправительная полиция уже при Империи выносила приговор

«за возбуждение ненависти и презрения к Республике». Мне

кажется, случись вдруг, что в течение одного месяца сменилось

бы три вида террора — красный, белый и трехцветный, — одни

и те же судьи преспокойно продолжали бы заседать, судить, вы

носить приговоры, и окажись при этом затянувшиеся дела, они

при белом терроре выносили бы приговоры именем красного,

а при трехцветном — именем белого! < . . . >

Бог, думаю я, создает характер человека цельным. Он вкла

дывает в пас способность восхищаться либо Генрихом Гейне —