Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

конченные, без смелых бликов. Умно распределены оттенки,

есть своеобразие в его остроумии.

Заговорили о его портрете Луи-Филиппа; * по этому поводу

Сент-Бев передает якобы из достоверного источника, что гене

рал Дюма в августе 1848 года переслал г-ну де Монталиве соб

ственноручное письмо Луи-Филиппа, в котором тот просит

Национальное собрание сохранить за ним его имения, как при

надлежащие «старейшему генералу армии, начало деятельности

которого

восходит к самой Революции» *. Монталиве бросил

письмо в огонь. «Непременно напишу об этом, — добавляет

Сент-Бев, — Луи-Филиппа я видел только однажды, когда меня

представляли ему в качестве новоиспеченного академика. Со

мной вместе были Гюго и Вильмен. Луи-Филипп горячо жал

Гюго руку и благодарил за то, что тот в своей речи упомянул

мнение о нем Наполеона *. Затем был разговор относительно

Французской академии, которую назвали древнейшей; он ска

зал на это, что академия delia Crusca * древнее нашей. Король

мог бы этого и не знать! Он назвал даже дату основания. Г-жа

Жанлис сумела вложить все это ему в голову... Что касается

слова башка, то вовсе не я его выдумал, как утверждает госпо

дин Кювилье-Флери; это выражение Виктора Кузена — он ска

зал мне однажды, указывая на павильон Тюильри, ныне уже

снесенный: «Неплохая голова, а еще лучше сказать башка,

здесь обитает!»

Заговорил о «Сестре Филомене»: истинную ценность, по его

словам, представляют только те произведения, которые основы

ваются на правде, на изучении натуры; он-де не слишком лю-

324

бит вымысел в его чистом виде, и ему не очень нравятся кра

сивые сказки Гамильтона; в конце концов, он не очень уверен

в том, что древние действительно обладали пресловутым идеа

лом, о котором у нас столько твердят: они изображали реаль

ный мир, но все дело в том, что мир этот был прекраснее, чем

наш...

Говорит о женщинах, старых женщинах, вроде г-жи де

Буань, в которых только в удается ощутить подлинный дух

XVIII века. Еще он сказал, что поскольку мы, благодаря на

шим занятиям, все время живем в прошлом столетии, наша

жизнь, в сущности, может считаться за две, и потому можно

сказать, что в общей сложности мы вдвоем уже прожили сто

шестьдесят лет!

Мы показали ему один рисунок девяноста третьего года:

«Остров любви в Бельвилле». Он сказал: «Это напоминает мне

историю знакомства Сальванди с Беранже». Некий англичанин,

поселившийся во Франции после Реставрации, часто давал зва

ные

обеды. Жил он в Бельвилле. Однажды, получив приглаше

ние отобедать у него, Сальванди отправляется в Бельвилль и

сталкивается на крыльце с каким-то человеком, уже давно

тщетно звонящим у дверей. Оказывается, что оба они невнима

тельно прочитали адрес, указанный в пригласительном письме:

англичанин уже четыре месяца как перебрался в Пасси. Тогда

они решают пообедать хоть где-нибудь, и обедают вместе, так и

не будучи представлены друг другу. Сальванди недоумевает по

поводу своего сотрапезника: в нем есть что-то простонародное,

но вместе с тем чувствуется и нечто очень тонкое. В середине

обеда незнакомец вдруг заявляет: «А теперь я спою вам пе

сенку, чтобы на душе стало веселее». Человек этот был Бе

ранже, в то время еще не пользовавшийся такой славой. «Об

становка — как раз для встречи с Беранже!»

Мы высказываем сомнение, действительно ли так уж была

заслуженна слава Беранже. «Да, он был далек от нас... Но вот

подите же, один человек чуть ли не каждые две недели присы

лает мне из Батиньоля какое-нибудь стихотворение Беранже.

И видно при этом, что здесь у него, — он ударяет себя по лбу, —

есть определенная идея. Да, так уж ведется у нас во Фран

ции — полоса невезения, потом полоса везения... Но к Беранже

мы были слишком строги... Да, конечно, столбовая дорога его

поэзии — это заурядное, но на обочинах ее можно найти немало

изящного, немало высокого. Под грубой оболочкой таилось не

мало истинной поэзии. Ламартин как-то сказал о нем, что у него

были грубые руки. Неправда, руки у него бывали нежные».

325

И кажется, что здесь он затронут лично.

Разговор заходит о вольных выражениях и различных остро

тах, и он приводит фразу, сказанную г-жой д'Осмон после аре

ста герцогини Беррийской; когда г-жа д'Осмон стала всячески

ее честить, все возмутились: «Почему вы так жестоки?» — а

г-жа д'Осмон отвечала: «Она наставляла нам рога!»

О Флобере: «Нельзя так медлить... Иначе запоздаешь для

своего времени... Куда ни шло еще, когда речь идет о творениях

Вергилия... И потом, знаете, то, что Флобер сейчас пишет, все

равно собьется на «Мучеников» Шатобриана. После «Госпожи

Бовари» ему следовало писать произведения из современной

жизни. И тогда имя его осталось бы в литературе, и оно участ

вовало бы в битве, в той великой битве, которую ведет сейчас