Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

народье. Теперь нет ни одного мало-мальски ценного произве

дения о высшем свете.

8 декабря.

Глядя на гранат.

На старых натюрмортах всегда бывали изображены экзоти

ческие фрукты; Шарден же пишет только груши, яблоки.

XVIII век был удовлетворен собой, ему было достаточно самого

549

себя, он ничего не искал вне себя самого. Вкус к экзотике —

это неясная тоска веков несчастливых, отмеченных тонкостью

чувств.

10

декабря.

В литературной жизни задыхаешься от того, чего не можешь

ни высказать, ни написать.

В искусстве всегда нужно судить безотносительно, незави

симо от времени и среды. Делать из Гомера величайшего поэта

всех времен только из-за эпохи, в которую он жил, только из-за

того, что это начало литературы, — почти то же самое, что объя

вить первобытного человека, допотопного троглодита, вырезав

шего оленя на кости, более великим рисовальщиком, чем Винчи.

В искусстве есть тысяча способов поощрить мнимое призва

ние, но ни одного — обескуражить истинное.

20 декабря.

Мы теперь — как женщины, живущие вместе, у которых

здоровье стало общим и даже регулы наступают одновременно;

мигрень у нас обоих начинается в один и тот же день.

Все современные исторические иллюстрации к книгам, все

изображения мужчин и женщин прошлого могли бы красо

ваться на обертках дешевых новогодних конфет с ликером, для

этого им не хватает только раскраски. Кажется, что все это

выполнено гравировальной школой Арсена Уссэ.

ГОД 1 8 6 7

1 января.

Час ночи. 1867 год, что ты принесешь нам? <...>

2 января.

Обед у принцессы с Готье, Амеде Ашаром, Октавом Фейе.

Ашар — старый светский человек, поблекший, потускнев

ший, речь невыразительная, однозвучный голос. Фейе похож на

свой талант: он и физически воплощает изысканную зауряд

ность.

Готье и мы ругаем Понсара, принцесса протестует. Потом

у Готье спрашивают, почему он не пишет того, что говорит.

«Я расскажу вам одну историю», — отвечает Готье. Однажды

господин Валевский сказал ему, что теперь надо отбросить

всякую снисходительность и что с завтрашнего дня Готье мо

жет говорить о пьесах все, что думает. «Но на этой неделе, —

заметил Готье, — идет пьеса Дусе...» — «А! Тогда, не начать ли

вам со следующей недели?» — живо ответил Валевский. «Ну,

так я до сих пор и жду этой следующей недели!» < . . . >

Когда холодно, маленькие музыканты

идут по улице со

скрипками под мышкой, в сюртуках, спускающихся им до пят,

с кепи на голове; карикатурные, озябшие и мрачные, они по

хожи на обезьянок в длинных пальто.

Постоянно говорят о творчестве Творца и никогда не гово

рят о творчестве его творения. А между тем как много сотво

рил человек, вплоть до божественных мелодий орг ана!

Знамение времени: в книжных лавках на набережной не

стало стульев. Франс был последним книгопродавцем со стуль-

551

ями, его лавка была последней, где между делом можно было

приятно провести время. Теперь книги покупаются стоя. Спра

шиваешь книгу, тебе говорят цену, — и все. Вот до чего эта

всепожирающая активность современной торговли довела про

дажу книги, прежде связанную с фланированием, ротозейством,

бесконечным перелистыванием и дружеской беседой. <...>

Читаю рассказ о чудесном открытии целого города Ансер-

вии в Сиаме; * развалины его тянутся на десять лье, там есть

статуи, у которых палец на ноге в двенадцать раз длиннее

ружья. Чушь это или правда, но я задумался. Неужели до на

шего человечества существовало другое, более могучее, суще

ствовали люди семи футов роста, памятники гигантов, города

огромные, как королевства? Неужели у нас есть прошлое, го

раздо более великое, чем то, которое мы знаем? Увы! История

начинается только с истории, то есть с человечества, создав

шего себе рекламу.

16 января.

<...> Всемирная выставка * — последний удар по существу

ющему: американизация Франции, промышленность, заслоня

ющая искусство, паровая молотилка, оттесняющая картину,

ночные горшки в крытых помещениях и статуи, выставленные

наружу, словом, Федерация Материи. < . . . >

9 февраля.

< . . . > Есть только две возможности в отношениях с себе по

добными: или вы нуждаетесь в них, или они нуждаются в вас.

Мы настолько глупы, что никогда не злоупотребляем второй из

этих возможностей. < . . . >

Высшее проявление независимых взглядов, грандиозная ори

гинальность у некоторых провинциалов конца XVIII века по

хожа на последние остатки феодального мира, который поро

ждал еще цельные личности, выросшие в одиночестве, среди

четырех башенок старинного замка, и не поддающиеся влиянию

культуры, мыслей, привычек других людей.