Дневник. Том 1.
Шрифт:
тают душеспасительные книжки с золотым обрезом. У этих
грустных новобранцев, завербовавшихся из нужды, цвет лица
от морской болезни даже не желтый, а землистый!
5 апреля.
Облокотившись на то колесо, которое разворачивает перед
кораблями безграничность моря и ведет их вокруг земного шара,
стоит вахтенный рулевой — одна рука у него застыла на меди
колеса, другою он держится за стойку крепления. За ним —
спасательная
ветрами, на голове матросская шапочка; его силуэт выделяется
на небе, покрытом маленькими розовыми, как бы ватными хол
миками; а дальше — тающая нежная желтизна, похожая на
бледность бенгальских лилий, подернутый дымкою светлый ам
фитеатр, переходящий в ясную голубизну огромного купола; не
сколько чаек прочерчивают широкое, пустое, прозрачное небо.
Какой великолепный и простой рисунок для заглавного ли
ста книги о путешествиях!
Мне кажется, современные двадцатилетние поэтишки стали
такими доками в своем искусстве, что это их связывает по ру
кам и ногам. <...>
12 апреля.
Вот что не поддается подсчету: сколько глупостей говорят
в Риме буржуа, сидящие за табльдотом.
15 апреля.
< . . . > Тот, кто не отличает вас от других, наносит вам
оскорбление. < . . . >
Здесь живет счастливый народ, веселый, как здешнее небо,
наслаждающийся своими дешевыми радостями. Неприхотливый,
как верблюд, он питается чуть ли не одним солнцем, поку
пает мясо лучшего качества за двенадцать байокки, не платит
557
кровавого налога, не несет воинской повинности, почти не знает
других налогов, не испытывает ни унижения от своей бедности,
ни горечи и отчаяния в нужде, потому что она облегчается
множеством благотворительных учреждений, а также милосер
дием и щедростью тех, кто хотя бы чуточку побогаче.
Когда я сравниваю этот народ с другими народами, теми,
что наслаждаются прогрессом и свободой, отмечены зловещей
печатью современного практикантства, задушены налогами, не
знают, на что прожить день, катятся от революции к револю
ции, которые только увеличивают налоги, даже кровавый налог,
доводят тщеславие до злокачественного перенапряжения, раст
равляют раны бедности, недовольства и зависти, — мне, право,
кажется, что за слова приходится платить слишком дорого!
17 апреля.
Микеланджело — скульптор, но не живописец. Человек, у
которого Страшный суд похож на омлет по-арпински * и раз
малеван, как
это, опьяненные заранее испытываемым восхищением.
17 апреля.
< . . . > Вот что останется тайной тайн: то, что очертание
губ, свет, блеснувший во взгляде, рисунок жеста создают между
женщиной и мужчиной такую же силу притяжения, какая су
ществует между небесными телами. < . . . >
С Рафаэлем начинается Аллегория *, одобряемая серьез
ными критиками, — все эти старики, под которыми ставят вели
кие имена: Сократ, Фидий, Гомер, и все эти женщины, под ко
торыми подписывают: Юриспруденция, Красноречие, Закон
ность, Философия истории. Таким образом, он первый, кто в
живопись ввел литературу, родоначальник всех художников,
неспособных к подлинной живописи, зовут ли их Энгр или Де
лакруа.
Изучая фотографию, удивляешься, как ее предвосхитил
Декан, как он угадал ее и до какой степени стены на картинах
этого художника увидены им совершенно так, как их расписы
вает само солнце, а слепцы, не понимающие искусства, еще кри
тиковали его, называя это трюком, хитрым приемом, мазней.
558
20 апреля.
Любопытно: во время этого путешествия, которого мы боя
лись, которое мы совершили из добросовестности и из предан
ности литературе, — мы испытываем неожиданное чувство осво
бождения, легкость, почти радость.
Здесь чувствуешь, что об античности еще ничего не напи
сано. Какое было бы прекрасное занятие для больного парижа
нина, для молодого человека, раненного современным общест
вом, поселиться тут, в одиночестве, и написать серию моногра
фий, которые назывались бы «Пантеон», «Колизей», или еще
лучше: пусть бы кто-нибудь написал большую, толстую книгу,
в которой воссоздал бы все античное общество, и с помощью му
зеев, с помощью всего, что было средой для человека древно
сти, что формировало его или носило его отпечаток, показал бы
этого человека так, как никто еще его не показывал; и банным
скребком, выставленным в музейной витрине, позволил бы вам
прикоснуться к бронзовому телу старого Рима. < . . . >
23 апреля.
Вчера обедал в посольстве и сидел рядом с молодой женщи
ной, американкой, женой посланника Соединенных Штатов в