Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

с заплывшими чертами, словно заспанное, интеллект, затонув

ший в бочке материи, усталость гиппопотама, перемежающееся

внимание, глухота к новым мыслям, слуховые галлюцинации:

слышит сзади то, что говорят ему спереди.

Нынче он влюблен в изречение Флобера, услышанное от

него утром и принятое Готье как высший закон Школы, до

стойное, по его словам, быть высеченным на стенах: «Форма

рождает идею».

Прихвостень Готье, биржевой маклер,

помешанный на

Египте, приезжающий всегда с каким-нибудь гипсовым слеп

ком с египетского базальта под мышкой, нагруженный тяже

ловесными изречениями, этакий Прюдом, корчащий из себя

Шамполиона, объясняет своим слушателям и всей Европе свой

метод работы: ложиться в восемь вечера, подниматься в три

ночи и, выпив две чашки черного кофе, работать до одинна

дцати.

При этих словах Готье пробуждается от спячки и переби

вает Фейдо:

— Это свело бы меня с ума! По утрам я просыпаюсь от того,

что мне снится, будто я голоден. Я вижу мясо с кровью, длин

ные столы, заставленные едой, роскошные пиршества. Мясо

меня и поднимает. Позавтракав, я курю. Я встаю в половине

восьмого и так убиваю время до одиннадцати. Тут я подвигаю

кресло, выкладываю на стол бумагу, перья, чернильницу —

орудия пытки. Так все это надоело!.. Писать мне всегда было

124

скучно, да к тому же это ведь никому не нужно!.. Я начинаю

не спеша, спокойно, словно какой-нибудь писарь. Я подвигаюсь

медленно, — вот он видел меня за работой, — но все подвигаюсь

вперед, потому что, видите ли, я не исправляю. Статью, стра

ницу я пишу за один присест. Это все равно что ребенок: или

его делаешь, или же нет. И я никогда не думаю, как буду

писать. Беру перо и пишу. Раз я литератор, то должен знать

свое ремесло. Вот я над листом бумаги, будто клоун, вышед

ший на трамплин... И к тому же синтаксис у меня в голове —

в полном порядке. Я швыряю фразы в воздух, словно кошек,

и уверен, что они упадут на лапы. Все ведь очень просто: надо

только хорошо знать синтаксис, — берусь обучить писать кого

угодно. Я мог бы преподать все искусство писать фельетоны

за двадцать пять уроков. Да вот моя статья — смотрите: без

единого исправления!.. А, это Гэфф! Ну, принес что-нибудь?

— Ах, милый, вот ведь какая штука, у меня совсем про

пал талант. Я сужу по тому, что занимаюсь теперь идиотскими

вещами. Просто идиотскими, сам это понимаю. И все-таки это

меня забавляет!..

— А ведь у тебя был талантишко!

— Теперь мне нравится только одно — валандаться с раз

ными тварями.

— Вам только

запить не хватает, Гэфф.

— Ну, если б еще он запил...

— У тебя уже появились на носу красные прожилки?

— Благодарю, пока нет. Если б я и взаправду пил, у меня

бы весь нос расцвел. И тогда шальные куртизанки перестали б

любить меня, мне пришлось бы покупать баб за двадцать су.

Я стал бы мерзок, отвратителен... И в конце концов подхватил

бы венерическую болезнь.

7 января.

Никогда еще так не брехали, как в наш век. Брехня по

всюду, даже в науке. Из года в год всяческие господа Биль

боке * пророчат нам по утрам новое чудо; новый элемент, новый

металл, новый способ обогревать нас с помощью медных кру

гов, погруженных в воду, добывать нам пропитание из ничего,

убивать нас оптом по пустякам, продлевать нам жизнь до бес

конечности, выплавлять железо из чего угодно. Все это — ака

демическое и непомерное вранье, благодаря которому ученые

получают доступ в Институт, ордена, влияние, оклады, уваже

ние серьезных людей. А жизнь тем временем дорожает вдвое,

втрое; не хватает самого необходимого; даже смерть не делает

125

успехов, в чем мы наглядно убедились в Севастополе, где мы

так развернулись, — а выгодные покупки остаются самыми не

выгодными.

Оглядываясь вокруг, на вещи в моей гостиной, я думаю вот

о чем: вкусы не рождаются сами по себе, они прививаются.

Вкус требует воспитания и упражнения, это хорошая привычка;

и когда я вижу, как мой привратник восхищается в мебели са

мой яркой позолотой, самой грубой формой и самой кричащей

окраской, не хотите же вы, чтоб я всерьез поверил, что кра

сота — вещь абсолютная и что утонченное понимание доступно

каждому?

18 января.

Вчера был с Девериа на бал-маскараде. Вот что серьезно,

гораздо серьезнее, чем принято думать: Удовольствие умерло.

Свидание с непредвиденным, ярмарка романов без заглавия и

без окончания, развивающихся по воле случая, карнавал ве

селья и любви; смычок Мюзара, раз за разом подхлестывавший

танцующих то громовыми ударами, то пением флейты, все это

общество, в котором смешаны люди разного общества, встречи

в толпе, беглый огонь острых словечек, мимолетная и беско

рыстная радость; прекрасное сумасбродство, потешавшееся

само над собою, яростная юность, попиравшая завтрашний день