Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

< . . . > Слова, которые мой дядя сказал своему сыну: «Зачем

тебе друзья? Я прожил всю жизнь без них».

171

Наблюдения над природой не делают человека лучше. Они

очерствляют и ожесточают человека. Каким образом утопия,

мечта и страстное влечение к добру, состраданье к животным и

всему живому могут зародиться перед этим зрелищем фаталь

ности, этим замкнутым кругом взаимоистребления, где все сви

детельствует

о господстве грубой силы, где лишь то справед

ливо, что необходимо, перед зрелищем, убивающим всякую веру

и всякую надежду, где среди живых существ — от самого ма

лого до самого большого, от самого благородного до самого жал

кого — жизнь поддерживается только убийством?

Столяр-краснодеревец одним только словцом, чисто народ

ным словечком определил стиль нашей бесстильной эпохи —

стиль XIX века. Он сказал: «Все это — хлёбово».

Девичья кожа, гладкая, как старые лестничные перила.

Светское общество обычно уподобляют театру и поприщу

деятельности. А оно — разве что только место встречи знако

мых между собою, чужих друг другу людей. Ни любви, ни карь

еры, вопреки уверениям романистов, там не найдешь. Напро

тив, там цепенеют и притупляются жизненные силы и силы

любовные, — в музыке, в пошлой болтовне и учтивости светской

среды.

Акушерские щипцы — изобретение, подобное всем современ

ным изобретениям! Они силой выбрасывают плод к жизни и к

солнцу, но с ущербным рассудком, с зажатым в тиски мозгом,

С полусформированной душой, неспособным к защите в битвах

жизни, с сердцем слишком большим и слишком нежным. Пол

ное отсутствие уравновешенности!

Несчастное созданьице, недоформированное в одном отно

шении, переразвившееся в другом, впечатлительное, барометри

чески восприимчивое ко всему, чему служит проводником не

мысль, но ощущение; обостренная чувствительность — к му

зыке, к благожелательному выражению лица, к очарованию го

лоса, к внешней стороне жизни...

Какими будут сыновья этой буржуазии, — буржуазии, под

нявшейся от лавочки к богатству, что так превосходно показал

Бальзак? Какими будут сыновья этих сыновей, приобщенных

благодаря воспитанным в них свойствам — а быть может, име

ющимся у них в крови, — к жульничеству, обману, всевозмож

ным проделкам, криводушию, вранью, бахвальству, — ко всему

172

этому миру парижской торговли? Действительно, — будьте осто

рожны! — наша торговля, наша обширная торговля парижскими

предметами роскоши, торговля, порождавшая пэров Франции

при Луи-Филиппе, торговля, владеющая ныне славными зам

ками, торговля, заставлявшая

бросать в долины Монморанси

больше миллионов, чем бросала Семирамида, торговля, которая

выдает своих дочерей за сыновей министров и гнушается Сен-

Жерменским предместьем, — эта торговля — занятие, вынуж

дающее отречься от честности и забыть о совести. Это набива

ние цен, это награды приказчикам за то, что они сбывают ле

жалый товар и сбагривают его покупателю. Это глаза хорошень

кой продавщицы, которым положено быть приманкой. Сло

вом — это ложь! Это уже не торговля времен Медичи или хотя

бы английская торговля, основанная на высшей спекуляции и

учете повышения и падения цен, действующая только в области

умственной, чужими руками, не марая своих, — так сказать, с

помощью математических выкладок.

< . . . > Вчера поймали птенца сойки. Сторож остался в лесу.

пощипывая птенца за крыло, чтобы тот кричал, — совсем как

нищенка с ребенком; он притаился, держа палец на курке,

чтобы убить мать, если она прилетит на зов своего детеныша...

Мы убежали.

<...> Вернулись из Феррьера *. Деревья и пруды, создан

ные с помощью миллионов, вокруг замка ценою в восемнадцать

миллионов, до нелепости глупого и смехотворного, какого-то пу

динга из всех стилей — ради дурацкого стремления объединить

все памятники старины в одном. Ничего выдающегося, ничего

примечательного на земле, где по прихоти одного человека

посеяны банковские билеты. — В углу фазанника я увидел по

возку, где значилось: «Барон Джеймс фон Ротшильд, землевла

делец». Это — охотничья коляска, которая возит в Долину на

продажу фазанов сего несчастного маркиза де Караб а.

< . . . > Эдуард, тип: не выносит никаких животных, кроме

аиста, ибо он — геральдическая птица.

< . . . > В «Литераторах», к концу многолюдного ужина —

разговор о душе: «Душа — это деятельность мозга, и ничего

более» (Бруссе). Закончить так: «А ты, что ты думаешь о бес

смертии души?..» Он — сквозь дрему: «Человек — ни ангел, ни

животное» (Паскаль). < . . . >

173

Круасси.

Я вхожу в лес; и вот, сразу — тишина, но тишина, шепчущая

всеми чуть слышными, ласкающими голосами жизни и любви,