Дневник. Том 1.
Шрифт:
Господь, пещась о человеке
Разочек года в полтора,
Намедни рек, разверзнув веки
И трижды плюнувши с утра:
— О чем вы стонете всечасно?
Ведь есть у вас вино...
и т. д. и т. д.
Тьфу, господи! О чем же стоны?
Ведь вам почти что ваших чад
Родят почти что ваши жены,
Почти невинных дочек вам растят!
Тьфу, господи! О чем же стоны?
Я не так счастлив, как люди, облеченные верой в бога,
словно фланелевым жилетом, который
ночь. Солнце или дождь, протухшая рыба или хорошо приго
товленная дичь побуждают меня верить или сомневаться.
В преуспеянии мошенников также ощущается пособничество
провидения, не побуждающее меня к вере. Вечная жизнь
188
меня прельщает, когда я думаю о матери или о нас с братом.
Но бессмертие для всех, бессмертие общедоступное меня не
волнует. И вот я — материалист.
Когда же я размышляю о том, что мои понятия — это столк
новение моих ощущений, что все нематериальное и духовное
во мне — это мои чувства, высекающие огонь, то я становлюсь
спиритуалистом. < . . . >
Для «Литераторов» — тип Одебрана: зависть из «Бюлле
теня букинистов», неудачники из числа литераторов и переиз-
дателей, вопящие: «О Гюго, о Ламартин, где вы?» Ничего, кроме
обветшалых великих имен. Замалчивают в своих газетах всех
молодых авторов и молодые книги. Великая лига противников
таланта и успеха
28 октября.
<...> По-видимому, во времена тирании, во времена пора
бощенной, угнетенной мысли, во времена угасания и омертве
ния, страсть обращается вспять и устремляется к мертвым, к
истории. Тогда события настоящего времени, печальные и тя
гостные, вымещают на мертвецах; характерно для нашего по
корного века и нынешней подслащенной литературы, что
страсть проявляется в исторических книгах, побивая там ка
меньями одних и венчая других. Мишле набрасывается на кар
динала Ришелье, как на живую тиранию; мы, бедняжки, вос
певаем прошлое, творим из прошлого марсельезу.
Только один человек, некий г-н де Вайи из «Иллюстрасьон»
сумел разглядеть нас * сквозь наши книги и подтвердить, что
если мы любим, то любим вместе, и что законы и обычаи дол
жны сделать исключение для нашего необычайного двуедин-
ства. <...>
29 октября.
Тоска, желанье, нетерпенье, грядущий восторг, мечты, оча
рованье, страсть, любовь, все — ради шпалер из Бове, подпи
санных: Буше, 1737 г.; «Сельская ярмарка», с ярмарочным
лекарем и волшебным фонарем, куплена для нас у торговки
бесценок — за восемьсот франков — зятем издателя Ашетта.
Поистине королевская вещь, забавная, веселая, прекрасная
и чарующая; вершина мастерства Буше. Но понадобится
дом, чтоб его поместить... У нас будут шпалеры, у нас будет
и дом. < . . . >
189
Деревня в античном мире — смотри Горация — не мать, не
сестра, как у Бернардена, Гюго и т. д.; и не гармония, как в
XVI столетии, а лишь покой, отдых от дел, место, где избегали
беседовать на городские и житейские темы и поднимались до
величайших вопросов человечества: это — летний салон для
души Горация.
Воскресенье, ноябрь.
<...> Месть буржуа литератору особенно наглядно прояв
ляется в единодушном отказе обеспечить ему право собствен
ности на его произведения. <...>
12 ноября.
< . . . > Для «Литераторов». — Похоронная процессия, где
были бы представлены все люди одного круга, все лавочники:
то-то было б там карет! А на похоронах Жерара де Нерваля —
все литераторы: ни одной кареты!
Решительно, больше всего на свете я боюсь не священников,
а судей. Священники имеют дело с человеком, только когда он
исповедуется, или женится, или умирает: человек тогда почти
мертв, по крайней мере его мозг. Но судья всегда и везде,
если не считать рая, полностью располагает властью над чело
веком.
13 ноября.
<...> Ловкие люди эти философы XVIII века, академики, от
которых ведут свое происхождение «Деба», — все эти Сюары,
Морелле и т. п.: плоские, угодливые, кормящиеся от вельмож,
живущие почти что на содержания у знатных дам и миньонов,
прихвостни г-жи Жоффрен. Подобные писательские души ма
рают свободный XVIII век низостью своего характера, скрытой
за высокопарными словами и гордыми идеями.
В мире изобразительного искусства, напротив, встречаются
прекрасные души — души меланхолические, отчаявшиеся,
души вольные и насмешливые, как Ватто, избегавший дружбы
сильных мира сего и считавший госпиталь вполне приемлемым
убежищем; как Лемуан, покончивший с собой; как Габриель
де Сент-Обен, который не ладил с официальным миром, с ака
демиями и искал вдохновения на улицах; * как Леба, поручив
ший защиту своей художнической чести острословию наших