Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

<...> В Бельвю Сен-Виктора весь день грызет мысль, как

бы Марио не подумал, что он искренне похвалил его пьесу.

И вдруг Марио сваливается к нам с поезда. «Дорогой мой, —

говорит Сен-Виктор, — я вынужден был похвалить твою пьесу,

хозяин заставил; но заклинаю тебя, не верь ты ни полслову.

Это прескверная пьеса». Я думаю о девизе на печати Сен-Вик-

тора: Vincet veritate... 1

Май.

Мы

удивляемся, что все еще ничего не достигли. Я говорю

не о наших книгах, не о наших званиях, не о литературном

1 Побеждает истиной... ( лат. )

201

значении. Речь идет о нашем духовном значении и духовной

силе. Прежде всего это великое impedimentum 1 мужчины —

любовь и женщина — сведено нами к наипростейшему. Ника

ких связей, так и кишащих вокруг нас, никаких привязанно

стей — подобий супружеской жизни, тормозящих карьеру муж

чины, отвлекающих его мысль, лишающих его единой целеуст

ремленной воли: любовь занимает у нас пять часов в неделю, от

шести до одиннадцати, и ни одной мысли ни до, ни после. —

Другая наша сила, также редко встречающаяся, — это способ

ность наблюдать, оценивать людей, знание и привычка физио

номистов, позволяющие нам с первого же взгляда обнажить

характерные черты тех, с кем мы соприкасаемся, глубоко за

глянуть им в душу, нащупать все нити марионеток, угадать и

определить человеческую суть каждого — немалая возможность

повернуть обстоятельства в свою пользу, играть крапле

ными картами, ловить на лету удачу и обыгрывать своего ближ

него. Затем — характер, практическое проявление души, устой

чивость воли и совести, характер, придающий серьезность на

шим действиям и последовательность нашей жизни. Никакой

уступки посторонним влияниям, суждения вполне установив

шиеся, вполне наши, так что поколебать их невозможно.

Затем — то, что выше всего, даже выше постоянного стрем

ления ума и сердца к намеченной цели, — то, что нас двое: он

и я. Тот эгоизм вдвоем, какой бывает у любовной четы, нахо

дит у нас свое полнейшее и безусловное выражение в братском

чувстве. Пусть попробуют себе представить, если могут, двух

людей, два мозга, две души, две деятельности, две воли, спле

тенные, слитые воедино, накрепко связанные, сплавленные

даже в тщеславии; находящие одна в другой силу, опору и под

держку,

без слов и ненужных излияний, всегда великолепно

понимая друг друга, словно сдвоенные ядра, следующие по од

ному направлению, даже когда они описывают кривую. Как же

до сих пор они не пробили себе дороги?

Природа, или, вернее, загородная местность, всегда была

тем, чем ее делал человек. Так, в XVIII веке она еще не была

романтической страной, родиной мечты, окрашенной воскрес

ным пантеизмом горожанина, природой опоэтизированной, ос-

сианизированной *, природой с распущенными волосами, живо

писно взлохмаченной Бернарденом де Сен-Пьером и современ

ными пейзажистами. Ни по своему внутреннему значению, ни

1 Препятствие ( лат. ) .

202

по внешнему виду она не походила на нынешнюю — на англий

ский сад, к примеру, с его неожиданностями и прихотливо

стью, элегичностью, непринужденностью, на живописные

уголки во вкусе Юлии Жан-Жака Руссо.

По внешним признакам природа была тогда французским

садом, по внутреннему смыслу означала то же, что природа

античная, природа времен Горация — место отдыха, оправдание

лени, свободу от дел, каникулы и приятные беседы.

Чтобы почувствовать и представить себе прелесть француз

ского сада, надо проникнуться образом мысли того времени.

Французский сад с его четкостью, с его ясным освещением, с

его прямыми аллеями, где просматривался каждый поворот, а

тайны исчерпывались уединенными беседами, французский

сад, где дерево было только линией, стеной, фоном, гобеленом

и тенью,— французский сад это был своего рода салон, весь

изукрашенный юбками, праздничными нарядами, весельем и

звонким смехом, звучащим по всем аллеям, сад, спасающий при

роду от мертвенности, скуки, неподвижности, монотонности

всей этой летней зелени, показывающий мужчину и женщину,

скрывая бога.

Замок XVIII века представлял собою тот же особняк, только

жизнь в нем была привольнее и шире, совсем как при на

стоящем дворе. Это Шантелу со всеми его гостями и придвор

ными, это Саверн Роганов и все дворцы, где господствовало

такое истинно княжеское гостеприимство, что при желании все

подавалось гостям в их покои.

8 мая.

< . . . > Так много писалось о трагедии, великой трагедии

великого века. И все же нигде о ней так не сказано, нигде не

дано такого ее образа, как на прекрасной гравюре Ватто «Ак